Онлайн книга «Черное солнце»
Это были слова ритуальных заклинаний. Монах дико закричал и вскочил на ноги так порывисто, что ударился головой о верх палатки, и она обрушилась на него. Несколько мгновений он барахтался под полотном палатки, потом вынырнул из-под него с искаженным лицом, воя и корчась, будто весь во власти невыносимых страданий. Теперь я поняла, что такое обряд тшед для тех, кто подпадает под гипноз ритуала. Не было ни малейшего сомнения, что несчастный действительно переживал все муки раздираемого на части и пожираемого заживо страшными чудовищами существа. Дико озираясь, монах обращался к невидимым существам. Казалось, его обступила целая толпа пришельцев из иных миров и он созерцает странные нездешние видения. Зрелище это не лишено интереса, но я была не в силах далее наблюдать его хладнокровно. Несчастный убивал себя своим загробным «спортом». Мне очень хотелось избавить юношу от раздиравшего его кошмара, но я колебалась, зная, что всякое вмешательство означает нарушение установленного правила: «Начавшие обряд тшед должны закончить его самостоятельно». Пока я пребывала в нерешительности, до меня донеслось рычание волка. Зверь стоял над нами на вершине утеса и, застыв на месте, ощетинившись, вперил взгляд в неведомое, будто и он тоже видел что-то непостижимо страшное. Молодой монах продолжал корчиться, словно бесноватый, и издавать вопли мученика на костре. Я больше не могла выдержать и бросилась с нему. Но едва я попала в поле его зрения, как он принялся зазывать меня неистовыми жестами: — О, приди, алчущий! Пожирай мое тело, пей мою кровь! Он принял меня за демона! Как мне ни было его жаль, я чуть не расхохоталась. — Успокойтесь, здесь нет никаких демонов. Перед вами преподобная женщина-лама. Вы меня знаете. Но он, очевидно, ничего не слышал и продолжал предлагать себя на ужин. Мне пришло в голову, что в лунном сиянии тога придает мне сходство с призраком. Сбросив ее с плеч на землю, я тихо заговорила: — Посмотрите на меня. Теперь узнаете ? Но это был глас вопиющего в пустыне. Несчастный продолжал бредить. Он простирал руки к моей невинной тоге и взывал к ней, как запоздавшему на пир демону. Не нужно было вмешиваться: я только еще больше разволновала этого несчастного. Пока я размышляла, что делать, направлявшийся ко мне неверными шагами монах споткнулся, тяжело рухнул на землю и замер. Очевидно, он был в глубоком обмороке. Я следила за ним: не поднимется ли? Но подойти ближе не решалась, чтобы еще больше не напугать его. Наконец он зашевелился, и я сочла за лучшее удалиться". * * * Все, что Светлова только что видела в заповедной роще, явно напоминало обряд тшед, описанный в книге французской путешественницы. Было очевидно, что Воробьев отважно решил вступить в единоборство с демонами, подумав, очевидно: пан или пропал. Помогли Воробьев себе каким-то снадобьем? И если помог, то каким именно? Да, впрочем, разве это так важно. Еще в палеолите, по словам археологов, народ пробавлялся мухоморами… Отличный галлюциноген! Если не помрешь, то точно увидишь наяву райские кущи или вот, как Воробьев, демонов и упырей… Какие у него были причины? Хотел спасти Ковду от привозной напасти, не пощадившей Николаева? Устроить свою личную жизнь? Так или иначе, а учитель труда решился на то, на что отваживались немногие. «Умер от страха» — самый распространенный диагноз для тех, кто совершал этот обряд. А вдруг Воробьев там, в роще, умрет?! Правильно поступила ли Анна, оставив его заниматься «загробным спортом»? Но из описания тшеда она знала теперь, что вмешательство в таких случаях бесполезно: ее появление только еще больше взвинтило бы и испугало находящегося в трансе человека. * * * — Елизавета Пафнутьевна! Утром за завтраком Аня равнодушно смотрела на дары обитателей коровника. Крыночка с топленым молоком. Кувшин холодный, в жирных плотных капельках. Сметана. Ложка, ясное дело, в ней стоит, а не лежит. Масло домашнее свежее, душистое, не имеющее ничего общего с магазинным, зазывно желтеет. Ну, кисломолочная пища.., ладно, так и быть. Что же касается, собственно, молока, то прав Брэгг: в природе — это пища исключительно для детенышей! И человеку взрослому употреблять ее совсем ни к чему. — Елизавета Пафнутьевна! — повторила она настойчиво… — Аушки-и! — Что за обычай такой народный, деревья украшать? — Это на Новый год, что ли? — У нас что, сейчас Новый год? — Да нет вроде. — Елизавета Пафнутьевна с притворной ленцой демонстративно зевнула. — А вот чтобы — по другим праздникам? Не слыхали? — Слыхали, не слыхали! Не твоего ума это дело-то. Сидела бы дома! Лучше было бы. Уж больно ты глазастая! Везде, видно, поспела. Не к добру такое проворство! С улицы между тем донесся какой-то неясный шум. Он становился все явственнее, превращаясь, по мере приближения, в недовольный ропот многих голосов. — Эй, Лизавета! Послышался звон разбитого стекла, и в окно влетел камень. И попал очень метко на стол. Глиняный кувшин раскололся. Черепки разлетелись в стороны. Молоко полилось со стола на пол. Аня отскочила в угол. А Елизавета Пафнутьевна всплеснула руками: — Ах, ироды, что творят! Ну, точно! Доигралась я, кажется, на старости лет. Ведь говорила! Говорила же я тебе: сиди не рыпайся! Нет, гулять она пошла! Шастать! — зло бормотала моя хозяйка, хватаясь за голову. Аня осторожно по стенке подобралась к окну. То, что она увидела, вряд ли могло их обеих обрадовать. За плетнем, рядом с домом Елизаветы Пафнутьевны, шумела толпа сельчан. И вид их навевал Светловой мысли самые что ни на есть дурные. Мужики были с вилами — классика! — Где твоя приезжая, Лизавета?! — кричал народ. — Выдавай нам ее сюда! — потребовал чей-то решительный женский голос в толпе. «Уж не девка ли Тимофеевна такие неприемлемые требования выдвигает? — возмутилась Светлова. — Мало того, что уже однажды чуть не придушила ленточкой, так теперь еще с вилами заявилась!» |