Онлайн книга «Псы Вавилона»
|
– Бриться можно, – сообщил парень. – Попробуй, бабка, свои усы обкорнать. Зачем тебе, старая, усы? Ты ведь не солдат. – Молчи, идоленок, – цыкнула на него Салтычиха, вручая монетку. – А еще что работать можешь? – Паять, лудить… Да мало ли. Только если серьезной работой заниматься – угол где-то нужно снять. – Сам откуда? – Да как сказать… Не здешний. Скитаюсь вот по городам и селам. Промышляю помаленьку. Утром с поезда. На вокзале поотирался, да там толку мало. Вот сюда прикандехал. Прожил бы здесь с недельку, подлатал ваш скарб, а там и дальше. Расея большая. – А сколь платить будешь? За хавиру то есть. – За хавиру? Ты, бабка, видать, из золоторотцев [15] . Слова-то какие знаешь. – Зубы-то мне не заговаривай, босяк. Пять целковых за неделю. Харчи твои. – Ну, ты хватила: пять рублев! Да я столько за месяц не заработаю. Э-гей, граждане-товарищи… Кому точить, лудить, паять?! – А сколь твоя цена? – Два рублика. Столковались на трех. – И две кастрюли мне залудишь, – потребовала старуха, – и ведро… – Может, тебе и миролюбку подпаять? – хохотнул парень. Старуха разразилась мелким дребезжащим смешком и одобрительно оглядела с ног до головы будущего постояльца. – Ты, я вижу, бойкий хлопец. Не из махновцев, часом? Стали подходить новые заказчики. Дело закипело. Салтычиха вертелась тут же, видно опасаясь, что квартиранта могут перехватить. Наконец она не выдержала и потянула парня за рукав видавшей виды толстовки: – Хорош, парень, вкалывать. Всю работу не переделаешь. Пора и перекусить. – А ты накормить сумеешь? – усмехнулся парень. – За отдельную плату, как и договорились. Рублика два, похоже, заколотил. На харч хватит. Двигай за мной. Парень взвалил точило на плечо, подхватил деревянный чемодан и пошел за Салтычихой. Обиталищем старухи оказалась небольшая, сложенная из саманных кирпичей землянка с покрытой дерном крышей. Парень шагнул через порог и огляделся. Крошечная комнатушка, добрую половину которой занимала русская печь, была чисто выбелена, глиняный пол застелен домоткаными половиками, а по стенам в изобилии развешаны пучки сухих трав. И запах в комнатушке стоял духовитый, словно на сеновале. – Вкусно пахнет, – заметил парень, – сразу шамать хотца. Только вот где я ночевать буду? Тут курице не повернуться. – Да вон, на моем топчане. А я на печку переберусь. Устроимся, не обижу. Я утресь картишки раскинула – вижу, быть гостю. И вышло как по-писаному. А гостя наперво накормить надоть. Я щец наварила. Старуха взяла стоявший в углу ухват, достала из печи чугунок и большим деревянным черпаком наполнила алюминиевую чашку густым варевом. Потом вытащила из настенного шкафчика шматок сала, отрезала ломоть, искрошила его на доске и высыпала в чашку. – Добрые щи, – похвалила свою стряпню старуха. – Хоть из крапивы, а скусны, поскольку секрет один знаю. Не налить ли с устатку? – А что у тебя? – Первачок, как дитячья слезинка. – И во что же мне обойдется эта слезинка? – Да ты, крохобор, парень. Не боись, не оскудеешь. За все про все полтинничек. – Эка хватила! Двугривенного за глаза хватит. – Ладно, пусть будет двугривенный, – охотно согласилась старуха. – За знакомство и я с тобой приму. Тебя как звать-величать? – Павлом. – А меня Пелагеей, на улице же Салтычихой кличут. – Старуха извлекла два граненых стаканчика и глиняный жбан, горловина которого была завязана тряпкой. – Ну, Пашенька, будем здоровы. Парень выпил, крякнул и занюхал самогон краюхой ржаного хлеба. Потом достал из своей торбы деревянную ложку, пошарил глазами по стенам. – Да у тебя и образа нет. Лоб перекрестить не на что. – Не имею икон, – поджав губы, отозвалась старуха. – Или в господа нашего Христа не веруешь? – Как тебе сказать… Не то чтобы очень. – А может, ты, бабка, ведьма? Колдуешь себе помаленьку, зелье варишь, для присухи молодок. Вон травок-то сколько. – Может, и так, – усмехнулась старуха. – Бабенки в вашем Шанхае веселые имеются? – Как не иметься. Было бы угощение. – Познакомишь? – Охотно, милок, охотно. Экий ты скорый, не успел обжиться, уж и бабенку тебе подавай. И взгляд у тебя огненный, и головка курчавая. Не из цыганского ли племени будешь? – Маманька толковала: к бабке ейной ухажер ходил из табора. – Оно и видно. Ну, давай, Павлуша, еще по одной за лихие твои повадки. – А вот ты, бабка, растолкуй: как здесь людишки живут? По поездам много про ваш городок болтают, кто что говорит: одни бают – деньгу тут гребут немереную, другие – что народишко лапотный отсюда когти рвет. – Всяко, Павлуша, всяко. И так и сяк. Знаешь, как говорится: кому война, а кому и мать родна. Устроился на службу, обжился и доволен, как таракан за печкой. Где сейчас ладно? Большевики эти, марксисты-ленинцы, всю страну взбаламутили. Взять хоть наш Шанхай. Поселок, конечно, стоит на отшибе, но кого тут только нет. И господа бывшие встречаются, и лихие парнишки имеются. Татар полно. Кто с голодухи из деревни бежал, кто высылки опасался. – А сама ты откедова? – С Украины, милок. – На хохлушку вроде не похожа. – Да я и не хохлушка. С Юзовки [16] . Может, слыхал? Донецкий бассейн. Там одни русаки проживают. Заставь хохла в шахту лезть или у печи стоять! – Сюда-то как забрела? – Э-э… Жизня окаянная закинула. – Старуха насупилась, налила себе стаканчик и одним махом опорожнила его. – Глазок-то мой видишь? – ткнула она пальцем в пустую глазницу. – А знаешь, кто мне его вышиб? – Ни сном ни духом… – Батька. – Отец, что ли? – Какой отец! Сроду у меня отца не имелось. Махно! – Вон даже как! Ну-ка расскажи. – Состояли мы при батькином обозе… – Кто это мы? – Барышни… Не перебивай. Однова затеяли с хлопцами гульбу. Как раз Бердянск взяли. Ты в Бердянске не бывал? Так себе городишко. Пограбить толком нечего. Одни телеграфисты проживают да извозчики. Веселимся, значит, в одной хате… Или в кабаке, запамятовала. Дым коромыслом, большинство в чем мать родила, девки, конечно… А ребята были с отряда Петриченки. Вдруг врывается батька. «Бардак затеяли, – орет, – блядство развели! Сифилисом всю армию заразить хочете?!» И давай нас нагайкой охаживать, всех без разбору. Ну, мне, сукин сын, глаз и вынул. В конце плетки свинчатка зашита. Ею и вышиб. |