Онлайн книга «Псы Вавилона»
|
– На, держи. – Павел протянул гвоздь мальчику. – Только не убей кого. Так что мне рассказать можешь? – О Шанхае-то? Чего о нем рассказывать. Дыра дырой, – заметил мальчик, видно, повторяя слова взрослых. – Вот пожар недавно был. – Кто же погорел? – Да Скворцовы. Сожгли их. – Кто же? Мальчик неопределенно махнул рукой: – Все жгли. – И за что? – Они, говорят, с нечистой силой знались. – Он в двух словах сообщил уже известные Павлу факты. Чувствовалось, тема не только не увлекает его, а похоже, даже тяготит. – Ты этого Ванюшку Скворцова лично знал? – А то! Коренной мой был. Вместе гужевались. Павел засмеялся цветистым оборотам речи паренька. Санька счел смех за выражение недоверия. – Гад буду! Правда, все время вместе гуляли. И купались, и картошку пекли… Так жалко его было. А потом говорят: ходит он по ночам. Ожил вроде. – Сам видел? – Упаси господь. – Мальчик перекрестился. – Другие встречали. И знаешь, дядя: хоть их и сожгли, а они все равно не упокоились. Так и бродят по ночам. Я, видишь ты, и гвоздь для этого припас. Ну как на меня набросятся? Пойдешь в потемках, а они тут как тут. – Ты разве по ночам гуляешь? – Раньше гулял, теперь страшусь. Да и другие тоже. То, бывало, как стемнеет, давай по поселку блукать, а нынче ни-ни. Боязно. Зубы, говорят, у них будто стальные. Вопьются в шею – и пламенный привет. – Покажи, где их дом стоял? – Это можно. Айда, позыришь. Вряд ли какие-нибудь руины могут выглядеть более трагично, чем пепелище. Еще вчера здесь обитали люди, а нынче валяются лишь обугленные головешки да торчат обгорелые столбы. И жизнь человеческая пошла прахом, разлетелась как пепел по ветру. – Вот тут они и жили, – сказал Санька, делая рукой широкий жест. – Н-да, – только и смог произнести Павел. – А девчонку ихнюю, Натку, так и не сыскали, – зашептал мальчик. – Отца с матерью нашли, а Натки и след простыл. И Пантюха исчез. – И куда же они делись, как по-твоему? – Тут где-нибудь обретаются, – продолжал шептать Санька. – Может, в погребе сидят. – У них и погреб был? – Здоровенный. Прямо под домом. Как войдешь в сени, творило в полу. Мы с Пантюхой и Ванькой туда лазили играть. Картошку в нем хранили, соленья разные. Хороший погреб, глубокий. Батянька их хозяйственный мужик был. Все в дом тащил. И погреб этот самолично вырыл. – Зачем же им в погребе сидеть? Чего они там забыли? И жрать же нужно. Давно бы вылезли. – Они только по ночам выбираются. Вылезут – и давай по двору бродить и выть. – Чепуха! – Вовсе нет. Сам слышал. – Ты же говорил, по ночам на улицу не выходишь? Заливаешь, должно… – Ничего не заливаю. Мы по соседству проживаем. Вчерась, поздновато уже было, гудок, помню, уже прогудел, приспичило мне… ну на двор. Мать киселя наварила, вот я на радостях… Ворочался, ворочался… Наконец не вытерпел, хотя и страшно в потемках. Нужду справил и в дом уже пошел, только слышу: воет кто-то. Я сначала думал– собака. Прислушался – тоненький вой, жалобный, на собачий не похож. И главное – со скворцовского подворья. Я так и обмер. Она, думаю, Натка. Ломанулся в дом, дверь на засов. Лег ни жив ни мертв. – В койку ты небось напрудил, – насмешливо предположил Павел. – Сам ты койка. Вот приди сюда ночью. – И приду. Пойдем, покажешь, где погреб. – Ты что, взаправду говоришь? А зачем тебе это нужно? – Ни разу нечистой силы не видел. Взгляну только одним глазком. – Ну ты даешь! Ладно, пойдем покажу… 3 – Куда собрался? – спросила Салтычиха. На дворе густые синие сумерки медленно перетекали в ночь. – К девкам. – Павел стоял возле стены, в которую был вмазан осколок мутного зеркала, и стальным гребешком пытался привести свою кудрявую шевелюру в порядок. – Ну, ты боек. А не опасаешься? – Чего это? – Да накостыляют тебе поселковые парни. – Э-э, – усмехнулся Павел, – пчелок боишься, медку лишишься. – Отчаянный какой! Была бы я помоложе… – В том и суть, что старовата ты, бабуся-ягуся, – хмыкнул Павел, – а то чего бы ради бродить в потемках. Видать, в молодые годы ты была сладкой ягодкой. – Да уж, не без этого… – Но все прошло, как с белых яблонь дым. – Красиво выражаешься. – Это не я, а Сережа Есенин. – Кто таков? – Поэт. – Поэтов уважаю. Помню, в шестнадцатом годе в наше заведение захаживал один поручик. Он на излечении находился, в руку ранетый… Тоже все стихи читал. Напьется, бывало, и все про прекрасную даму вещает… В бардаке, заметь. Самое место. Склонится над рюмкой, головку обхватит ручками и бормочет стишки. А слезки так и капают. Застрелился вскорости. – Бывает, – прокомментировал жалостливый рассказ Павел. – И Сережа Есенин вот тоже повесился. – Эвон как! Бабы, наверное, довели… Поэты дюже переживают из-за баб. Вот, скажем, Пушкин… Но Павел не стал развивать литературную тему. Он покосился на старуху и попросил: – Ты дверь-то на ночь не закрывай. Приду позднехонько, чего зря будить. – А я вообще не затворяюсь. Чего тут брать. Да и страшатся меня. Ни одна зараза не залезет. Только вот ты будь поосторожнее. – Да не боюсь я ваших парней. – Не о парнях речь. Тут похуже дела творятся. – О чем это ты? – Скворцовы-то… Которых пожгли… Они – упыри, оборотни… По ночам бродят, нападут – тогда вилы. «Что они все об одном? Будто сговорились», – с досадой подумал Павел. – Если упыри по ночам шастают, то почему ты дверь в дом не закрываешь? Ни креста у тебя нет, ни иконки. Или какой оберег знаешь? Так научи. – Нетути у меня никаких оберегов. А упырь сам в дом не полезет. Стучаться будет, проситься впустить, но пока не скажешь: «заходи», внутрь не сунется. – Интересно. А на улице что же? – На улице без всякого приглашения в горло вопьется. – Ясно. Вон, значит, как у них устроено. – Ты не смейся. Веришь не веришь, а остерегаться надо. Не буди лихо, пока оно тихо. – Уразумел. Ну, прощевай покедова. Авось уберегусь. Павел вышел из дому. Тьма наползла на поселок, окутала его своим ватным пологом. Было душно, словно перед грозой. Ущербная луна время от времени выглядывала из-за туч. |