Онлайн книга «Смута»
|
Голый выбежал за полог, притащил дежурную фрейлину и тотчас изнасиловал, на глазах жены и прибежавшей на шум Казановской. Тяжкий день миновал, и наутро Вор был тих, кроток, но вины за собой не признал. – Сама неумна, – сказал он отвернувшейся Марине Юрьевне. – У меня и вправду всей казны – две тысячи золотом. Но я и это отдам! Твоему отцу. Я послал за ним. Если же ты жаждешь драгоценностей, прими, – положил перед супругой свой перстень в виде рубиновой звезды на алмазном поле. 51 Суд над Наливайкой творил во Владимире воевода Мирон Вельяминов-Зернов. За атамана вступился Сапега, но получил от государя гневный выговор. Шатровый повелитель писал: «Наливайко… побил до смерти своими руками дворян и детей боярских и всяких людей, мужиков и женок 93 человека… Мы того вора Наливайку за его воровство велели казнить. А ты б таких воров впредь сыскивал, а сыскав, велел также казнить, чтоб такие воры нашей отчизны не опустошали и христианской истинной православной крови не проливали». Сапега смолчал. Тушинский царь, с прибытием в стан митрополита Филарета, на глазах превращался в истинного царя. Один за другим Вору присягнули двадцать два больших города: Астрахань, Ярославль, Вологда, Владимир, Кострома, Галич, Углич, Псков, Тверь, Суздаль, Калуга, Александров, Шуя – родовое гнездо Шуйских, Переславль-Залесский, Белозерск… В Белозерске был освобожден и возник из небытия князь Шаховской, сподвижник Лжедмитрия I. За Шуйского пока еще стояли Нижний Новгород, Смоленск, Саратов, Казань, Коломна, Переславль-Рязанский. И, стало быть, Русская земля все еще оставалась русской. Нужен был человек. То ли пастырь с крестом, то ли пастух с кнутом, то ли блаженный, готовый стену кирпичную пальцами ломать, пока пальцы отпадут или же кирпичи вывалятся. Боярин ли, крестьянин, монах, а может, женщина? Нужен был человек. Спаситель уже стоял в тени дерев, ждал, когда хоть один русский очнется от наваждения. 52 Сон русской Смуты не знает в безобразии предела, как нет предела чистоты и покоя в помыслах и в жизни пробужденных. – Слышь, Лавр! – прибежал к другу дьякону псаломщик Аника. Придумал заявиться после обеда, когда добрые люди, покушав сколь мочи есть, почивают. – Рррры-ы-ы! – трубил спящий Лавр не хуже архангела Гавриила. – Трру-у-у-у! – Проснись, Лавр! – дергал за плечо великана комарик Аника. Лавр открыл глаза. – Кто ты есть? – Аника! – изумился Аника. – Кто ты есть, чтобы нарушить мой сон? Золотой, послеобеденный, ибо сон ночью всего лишь из серебра. – Да ну тебя, Лавр! – осерчал Аника. – Слышь, чего говорят – в Тушине Филарет! – Филарет? – переспросил Лавр и спустил ноги с лавки. – Филарет… Ростовский, что ли? – Ростовский, Лавр! Сам Федор Никитич. – И что же ты от меня желаешь? – Дьякон, зевая, прикрыл левый глаз и выкатил на Анику правый, золотистый, как луковица. – Да я ничего… – Псаломщик поскреб пол ногой. – А может, того? – Чего? – Махнем! К Филарету! – В измену? – Коли Федор Никитич у Дмитрия Иоанновича, то где она тогда, измена? Может, здесь она, за крепкими стенами? – Не болтай, – сказал Лавр и снова лег, потянулся. – Сон мне был. Положил я быку десницу на левый рог и стою. Бык боками расперся, ноги раскорячил. Шириной с Василия Блаженного, но послушен. – Смерил Анику презрительным взглядом. – А тут ты пищишь… – Быков видеть хорошо. Бык – сила. Лавр снова сел, окинул взглядом комнату. – А чего мы тут, никому не нужные, всеми забытые?.. А пойдем, Аника, туда, где людям радуются. Нехорошо – вернемся. Дело это нынче простое. Вышли друзья из города, пристав к небольшому отряду боярского сына Гришки Валуева. Тот шел набирать казаков для укрепления московского осадного войска. Дни стояли покойные, войны никакой. Словно и поляки позабыли, зачем они здесь, и московским воеводам до польского войска вроде бы тоже никакого дела не было. В Тайнинском Лавр и Аника спрятались в сенном сарае. Валуев ушел своей дорогой, а они – двинулись в Тушино. Их догнал обоз в полсотни телег. Возы были гружены тяжело, возницы пьяны. – Эй, батюшки! – обрадовался передний Лавру и Анике. – Вы в Тушино, к Дмитрию Иоанновичу? – К нему, к истинному государю. – Из попов? – Из духовенства. – Беру к себе. Оччченнь вы мне впору! – Как так впору? Пьяный засмеялся, соскочил с подводы. – Вы знаете, кто я? – Нет, господин, не ведаем, – ответил Лавр. – Я подскарбий нашего хорунжего. – А что это – подскарбий? – Это? – Пьяный призадумался, покрутил пятерней в воздухе. – Чин! Видите подводы? Все это добро нашей хоругви. Если вы с нами, то и вы в доле. – Мы с вами! – быстро сообразил Аника. Пройдя ворота земляного вала, обоз двинулся по дороге между шатрами к избам. – Наши тоже за избами поехали. Это дело второго подскарбия. – За избами? – изумился Аника. – За избами. Приходим в село, какая изба приглянется – наша. Разваливаем, грузим, везем… У нас зимой тепло будет. А землянки – под погреба. Погреба у нас набиты по самые двери, аж земля вспухает. Вина – да хоть ныряй в него. Хлеба – на три года. Сала, грибов, птицы – все бочками. Сорок бочек одних гусей. Вот только баба у нас одна. Не на хоругвь, на избу. Одна, но нас семерых ей мало! Хоть язык отрежьте – не вру. Подскарбия звали Корнюхой, был он донской казак. В хорунжих ходил Сенька Милохов. Этот был из Калуги, из детей боярских, а теперь тоже в казаках. Хоругвь была частью отряда поляка Андрея Млоцкого, рыцаря воли и ничего, кроме воли, не желавшего ни себе, ни всей тупорожей России. – Он нас тупорожими зовет! – веселился Корнюха. – А нам что? Она хоть тупая, рожа-то, да наша. У него у самого морда как у борзой. Мы его так и кличем промеж себя: Борзопес. Из присмирелой Москвы попали Лавр с Аникой на великое гульбище. – Вон наш терем, – показал Корнюха на высокий сосновый, крепко стоящий дом. – За сто пятьдесят верст привезли. Во Владимир ходили, а там над рекой село, в селе этом хоромы, а в хоромах хозяйка. Чтоб не плакала по дому, не убивалась, мы ее с собой взяли. Перед самым домом из землянки вылез казак, растелешенный, довольный. Увидал духовных людей, обрадовался. – Эй, ребята! А ну, благослови! – И вывалил перед дьяконом с псаломщиком свое мужское представительство. – Сатана! – сорвался в петушиный крик Лавр. – Да нет, ребята! Я – крещеный. Бабоньку сегодня на кафтан выменял. Ох и лапушка! Целый день с нею, оторваться не могу, а сила вся вышла. Глаза голодны, но эта штука, хоть отруби, не слушается. |