Онлайн книга «Смута»
|
Лавр и Аника стояли как оплеванные. – Ребята, да вы обиделись?! Хотите лапушку? Мне ведь не жалко, коли сам рассопливился. Стойте! – Он ринулся в землянку и тотчас явился с ковшом водки. – Пей, ребята! Подошел подскарбий Корнюха, заводивший во двор свои возы. – Ты, сосед, моих новых людей не обижай. – А я – обижаю? Я их пою, гулять со мной зову. – Выпейте, – сказал Корнюха. – Нам, Зотик, однако, обедать пора. У нас строго. Ты же знаешь. – Знаю, Корнюха. – Почтительность была в голосе казака. Водку выпили, ноги перед крыльцом вытерли. Крыльцо, как лицо, – белое, выскребенное. В сенях обувку долой. Вошли в горницу. Светло, как у солнца во чреве. Вдоль стены четыре окна. Стол со скатертью. На столе ложки лежат все серебряные. За столом под божницей – Павла. Кокошник на ней сплошь жемчугом шит, платье голубое с изморозью, в камушках, серьги синие, но огонь держат горячий. Глаза у Павлы тоже как тот синий огонь. Вошли в избу семеро живущих здесь с двумя гостями, поклонились Павле. Она поклон отдала, гостям улыбнулась. Пошла к печи, принялась выставлять кушанья и питье. Снарядив стол, села на свое заглавное место, тогда и взялись все за ложки. – Друг Павла, – спросил почтительно Корнюха, – не изволишь взять к нам двух новоприбывших, Лавра и Анику, людей духовных? – Пущай живут, – молвила Павла. Все перевели дух, ибо слово этой женщины в ее доме было первым. Аника отведывал кушанья с усердием, ибо такой еды отродясь не только не ел, но и на вкус не знал. После еды встали, помолились и опять… сели. Одна Павла пошла за занавески, где стояла постель. Туда же отправился Корнюха. Скоро там начались вздохи и движение. Аника завертел удивленно головой, а Лавр, подняв правую бровь, все прислушивался. Корнюха вышел довольно скоро, и за занавески пошел другой казак. – Эх ты! – изумился Аника. Ему тотчас объяснили: – Павла наша жена, и нам она люба. – Пошли-ка отсюда! – выскочил из-за стола Лавр, сграбастав Анику. Тот извернулся, выскочил из дружеских лап. – Чегой-то я пойду? Нас тоже приняли. Ведь приняли? – спросил казаков Аника, красный, взъерепененный. – Приняли, – сказали казаки, посмеиваясь. Лавр сплюнул, но ему тотчас кинули тряпку. – Вытри… Коли не хочешь, не можешь – иди на печь, поспи. Когда настал черед Аники, дрожал он, будто лист осиновый. В спаленку юркнул, а на постели – без ничего! – уж такая пышность, такая белизна, что весь он стал одной жилой. Павла за старание по голове его погладила. – Ишь ты! Ростом мал, а больше и крепче, чем у тебя, у семерых нет. Лавр на печи отсиделся от блудодейства. После обеденного сна – спали кто на лавке, кто на полу – все отправились по делам. Поить, кормить лошадей, чистить большую стенобитную пушку. Пушка стояла во дворе. Хоругвь Сеньки Милохова была к этой громадине приставлена для охраны и, коль будет дело, для пальбы. Вечером возле дома Аника увидел могутного, невероятной, знать, силы человека, стоящего на коленях. – Опять приволокся! – изумился Корнюха. – А кто сей дядя? – спросил Аника. – Муж Павлы. У Аники душа в пятки спряталась, но казак смело подошел к великану. – Пожаловал? Кузнец Пуд пугливо, с расторопной благодарностью закивал. – Неужто выкуп принес? – Принес, – склонил Пуд голову. – Сполна? – Сполна. Все сто рублей. – Да где ж ты их взял? – Купца ограбил. – Может, и зарезал, купца-то? – Прибил, – сказал Пуд. – Я раньше руку не мог на человека поднять. А теперь я… убивец. Корнюха почесал в затылке. – Ты вот что… Ты завтра утром приходи. Мы нынче решим промеж себя, как быть… Ты глаза-то пока не мозоль… Пуд покорно поднялся с колен, побрел по лагерю прочь, в те таборы, где стояла новая, присланная из Ярославля тысяча. Ярославцы, поцеловав крест Дмитрию Иоанновичу, прислали ему все обещанное: тысячу ратников и тридцать тысяч рублей серебром. В доме Павлы с ужином запозднились. Павла затеяла пироги с грибами. Народ пришел проголодавшийся, но никто хозяйку не попрекнул, не поторопил… Принесли из подвала бочонок меда, ведро водки и, чтобы не ждать попусту, велели Лавру да Анике спеть службу. – Вот уж воистину – дом полная чаша! – воскликнул Корнюха. – Теперь у нас и церковь своя. Лавр начал петь запинаясь, но Аника старался так, что чуть было из кожи не вылез. Пироги поспели наконец, Павла зажгла лучины, и все сели за стол. Сначала выпили, потом слюнку сглотнули над огромными пирогами, источающими дух русского леса и русской печи. Когда все разомлели в хмельном пиршестве, Корнюха хмыкнул в кулак, и все примолкли, ожидая серьезного известия. – Вот что, братцы, – сказал Корнюха, – за Павлой муж пришел. – А выкуп?! – С выкупом. Все обернулись к Павле, но она ни бровью не повела, ни веком не сморгнула. Подскарбий схитрил: – Ляжем спать, братцы! Утро вечера мудренее. Павла пошла в спаленку на высокую свою постель, приняла всех, кроме упрямца Лавра. Хитрый Аника был снова последним, так он и заснул под белым теплым боком. Павла его не выставила и утром его одного и порадовала. Остальные спали. Как всегда, принялась она хлопотать у печи, за водой пошла, а Пуд уж стоит под окнами. Увидел жену, голову опустил, прошептал: – Я новый дом срубил. Пошли отсюда. Ничего не ответила Павла, вздохнуть вздохнула и принялась воду из колодца набирать. Вернулась домой, а там уж гам, спор, никакого порядка. Казак по прозвищу Зипун-до-Пупа так сказал: – Отпустим бабу. Нас нынче восемь, а завтра, может, десять будет. Уморим хорошего человека. Она хоть баба, да не лошадь. – Коли бы она не хотела нас всех, ничего бы и не было, – возразил ему казак Переплюй, – но я не прочь отпустить. Другой такой не сыщем, зато добудем каждому по своей. Наскучат – поменяем. Остальные, однако, на дыбы, орут, не хотят отпустить Павлу. – Слово-то мы давали кузнецу казацкое, – закончил споры Корнюха. – Кузнец, чтоб жену вернуть, из человека душу выбил… Нет, казаки, нехорошо слова не держать. Павла стояла с коромыслом на плече, у порога. Тут она, послушав Корнюху, ведра на пол поставила. Прошла в спаленку, узелок из-под кровати вытащила, казакам поклонилась и за порог. |