Онлайн книга «Никон»
|
Хорошие слуги на виду не перечат. Никон пожелал, чтобы Лазорев с его драгунами охранял царицын поезд, но князь Пронский полковника не отпустил. – В Москве пустобрехи того и гляди бунт учинят. На кого тогда положиться? И Никон, покидавший Москву в недобрый час, промолчал. Так вот и решилась судьба полковника Лазорева и его семьи заодно. Моровое поветрие… И скоморохам не тягаться с потешником, имя которому Страх. На врага – сабля, на черта – крест, на чуму ничего нет у человека. Сиди и жди – всего ума. Однако ж и тут исхитрились. Мужья отрекались от жен, жены от мужей и детей, и вместе – от мирской жизни. Постригались в монахи целыми семьями, принося в монастырскую казну все свое имущество, лишь бы живу быть! Постригся в те дни и Семен Башмак, ведавший в Сибирском приказе пушной казной. Богат был Башмак, за сорок лет службы от сибирских атаманов набежало и в его сусеки! Да ведь и дня жизни за серебро, за золото, за соболью шубу – не купишь. Судьба у Бога на небе! Побежал Башмак от царя и от себя самого – к богу. В Чудовом монастыре постригся. Был Семен Башмак – стал старец Савватий Башмак, не отлепилось прозвище. Потихоньку Лазорев домой ехал. О Башмаке чего-то вспомнил, о самом себе раздумался. Подвела его добрая служба. Ладно бы его, но и семью… Мор не затихает. Вот и нынче незадача. Не нашли убежавшего. – Беда, – сказал Лазорев и, уронив голову на грудь, забылся короткой дремой. – Полковник! В сердце, как кулаком, поддало. Открыл глаза – конь у ворот, а на заборе человек. Ковригин. – Стой! – крикнул Лазорев. – Назад! Богом молю! – Черта с два, полковничек! Я давно тебя тут дожидаюсь. Ты – мне, я – тебе! Ты у нас правдой жив, вот я и погляжу, для всех ли одна правда. Для себя небось и у тебя, правдолюбца, – иная. Купец засмеялся и прыгнул внутрь двора. Лазорев встал ногами на седло, вскочил на забор. Купец, хохоча, шел к крыльцу. Лазорев поднял пистолет, выстрелил. Визжа, как бешеная кошка, Ковригин катался по земле, и проснувшиеся домочадцы Лазорева бежали к раненому со всех сторон. Андрей прыгнул во двор. – Не подходите к нему! Снял с пояса другой пистолет. Выстрелил. – Соломы! Дров! Огня! Сжечь! Костер запылал огромный, смрадный. Проснулись соседи, думали, пожар. К людям вышел Лазорев. – Ко мне во двор чумной прыгнул. Скажите стрелецкому голове, чтоб поставил вокруг моего двора засеку. Никого со двора не выпускать. Побежит моя жена с детьми – стреляйте, сам я побегу – стреляйте в меня. А теперь расходитесь, и дай вам Бог спасения. Увел во двор коня. Ворота запер. Домой не пошел. Велел затопить баню. Одежду, хоть и дорогая была, сжег, сапог и тех не пожалел. Вместе с солнышком в опочивальню явился. Любаша ждала. Помолились. Легли. Обвила руками: – Не ко времени нам помирать! Не ко времени! И любила, и пылала, словно впрок любовью запасалась. Давно соборная кремлевская площадь не видала столько народа. Молча стояли люди. Ждали конца обедни. Князь Хилков с выходом замешкался. Пошел к иконам приложиться да и чмокал всех святых, ни одного не пропуская. Князь Пронский поглядел на рвение товарища своего, вздохнул и один предстал перед Москвою. Тогда двинулся к нему из толпы человек, неся перед собою большую икону Спаса. Лик безобразно выскребен, нимб и тот попорчен. – Говори, Лапотников! – крикнули из толпы. Несший икону поднял ее над головой и стал рассказывать Пронскому: – Взяли у меня образ Спаса на Патриарший двор, а вернули из тиунской избы, словно татя. Велено переписать. Только было мне видение от иконы. Обозначилось вдруг прежнее лицо Спасителя, и был глас: «Покажи содеянное со мною мирским людям. Кто правдой жив, тот за меня станет!» Говорил Лапотников негромко, но толпа слушала его, затаив дыхание, и всем было слышно. Кто-то один сказал: – Мы пришли за патриаршим греком! Патриарх дал ему волю книги исправлять, а грек все книги перепортил. Потом сказал другой: – Арсену Греку смерть Соловками заменили, а патриарх его Москвой пожаловал! Своим Патриаршим двором! И тут заголосила баба: – Патриарху пристойно быть на Москве, за нас, православных, Бога молить! А он выдал нас, сирот, Антихристу! Бабу потолкали в бока, затихла. Опять стал говорить Лапотников: – Боярин, отпиши царю, царице и царевичу, чтоб патриарх и Арсений Грек не утекли в заморские страны. Всю правду отпиши! Попов у нас нет! Глядя на патриарха, разбежались. Князь Пронский подождал, не скажут ли еще чего, и, перекрестясь, стал держать ответ: – О всем, что просите, напишу к великому государю, к государыне царице и к царевичу. О патриархе же слова ваши непристойны! Святейший патриарх покинул Москву по указу великого государя. Пришлите ко мне людей, которым верите, я покажу им государеву грамоту. На то князь поклонился людям и пошел во дворец, и люди, постояв и поговорив меж собою, стали расходиться и разошлись. Не сразу и глазастые приметили – среди дня темнеет. Собаки первые всполошились, такой лай и скулеж пошел, что и люди наконец на небо поглядели, а там – солнце на ущербе! Ветер поднялся. Нехороший ветер! Как из задохнувшегося погреба – дохнуло на Москву. Замычали коровы на лугах. Кошки брызнули по улицам, словно кто их в мешке держал. И все черные. Тьма пожирала солнце не торопясь, и люди смотрели на небо, ожидая Страшного суда, ибо все к тому сходилось: война, чума, Антихрист, испортивший святые книги, погубивший святые иконы. Любаша, полковничья жена, собрала в тот немилосердный час всех чад своих на своей постели, и полковник Андрей к ним пришел. – Господи! Об одном молю: не разлучай! – всего и попросила у Бога Любаша. Ничего, однако, страшного не случилось. Завечеревший на середине день снова набирал силу. Света прибывало с каждой минутою, и вскоре солнце сияло по-прежнему. Тут и кинулись москвичи, захватив с собою испорченные иконы, обратно в Кремль. Собрались с великим галдежом и угрозами у Красного крыльца. Князь Пронский опять вышел к людям один. Хилкову занедужилось. На князя махали выскребенными досками, орали друг перед дружкою: – Мы разнесем порченые доски по всем слободам! – По всем сотням! – Коли с патриарха нет спросу, с вас, бояр, спросим! Пронский кланялся рассерженным людям в пояс, а потом и сам закричал: |