Онлайн книга «Никон»
|
– Да что ж вы с меня спрашиваете и за что?! Кому худа желаете, и так уж хуже некуда! Вы в чумном городе, и я с вами! Я от чумы не бегаю! Своего часа жду честно. Коли вам помирать, так и мне. А даст Бог жизни – будем жить! Бог затмил солнце, Бог и свету дал. И заплакал. И люди заплакали. Поразмыслив, выкликнули гостиной сотни троих купцов, послали с князем о делах говорить. Князь об одном просил: – Ради бога, не будоражьте людей в лихой час! Зачинщиков всячески унимайте. Толпа для мора – большая потеха. Купцы с князем во всем были согласны. Показал он им грамоту, присланную от царицы. До царицы дошло, что недобрые люди о патриархе распускают богомерзкие слухи. Прочитав царицыну грамоту, купцы тотчас ударили челом: сами они о патриархе бесчестных слов не говаривали, а коли услышат, то заводчиков воровства велят поймать и к боярам привести. Однако пусть патриарх пожалует Москву, пришлет обратно убежавших попов, чтоб было кому служить в приходских церквах. На том и потишало волнение. Сникали люди, мор с каждым днем усиливался. Стало некому умерших подбирать. 21 Полковник Лазорев поутру, как было у него теперь заведено, обходил двор, проверяя посты, которые он надумал выставлять на ночь якобы от чумных – не дай бог, еще кто-нибудь во двор пролезет, – а на самом деле от своих: вдруг надумают бежать, заразу по Москве разносить. Под утро прогремела короткая гроза, дождь умыл землю, и Лазорев тоже почувствовал себя молодым, сильным – на коня бы да в поле! «Коня надо проведать», – решил он, продолжая обход и окликая дворовых: все ли на месте, здоровы ли? Все были на месте, все были здоровы, и мелькнула у Лазорева проклятая мыслишка: пронесет! Как бы ни был силен мор, не все же помирают. Кто-то и останется. На развод. Веселость и легкость, бродившие в крови, Лазореву не нравились, попробовал принахмуриться, да рассмеялся. Два воробья таскали у петуха корм. Пока петух кидался на одного, другой воровал. Лазорев зашел в конюшню. Конь, нетерпеливо перебирая ногами, заржал. – Ах ты, как обрадовался! – Андрей пошел было вглубь конюшни и – встал. В яслях корчило старика конюха. Перехватило дыхание, отступил, выпрыгнул за дверь. Закричал, себя не помня: – Дегтя! Смолы! Огня! Сам убежал в баню. Вечером за ним пришла Любаша. – Отворись! – Нет, Любаша! Ты ступай, живи. Тебе к детишкам надо. – Отворись! – повторила. – Зачем нам… в такие дни друг от друга хорониться? Может, дни-то последние. Он подумал-подумал и покорно отворил дверь. Не зная, как выразить жене любовь свою, сказал: – Умру за тебя! – А я умру с тобой, – ответила Любаша. – Дня без тебя на белом свете не останусь. И смотрели они, сидя на порожке, на звезды. Звезд было видимо-невидимо. – Матушка моя любила на звезды смотреть, – сказала Любаша. – Матушки давно уже нет, а звезды светят и светят. И после нас будут светить. – Ты про что? – испугался Лазорев. – А не про что! Хорошо, коли есть вечное. Не забудут они нас. – Кто не забудет? – Луна, солнце, звезды, Господь Бог. – Чудно ты говоришь, Любаша. – А что ж чудного? Не хочу, чтоб про нас с тобою забылось. Я так люблю тебя, что об одном только и жалею: не могу дышать твоим дыханием, не могу твоим сердцем стучать. – Да ведь и слава богу, что мы не один человек. Слава богу, что двое нас. Утянула Любаша Андрея в баньку, а когда налюбились, спросила: – Неужто нам отсюда хода нет?! Царица с патриархом уехали. И боярыня Морозова с ними. И все иные… Что ж мы-то сидим и ждем? – Теперь поздно уезжать, – сказал Андрей. Она посмотрела ему в глаза. – А если бы… а если бы я… побежала?.. О! Я вижу, как ты смотришь. Ты ради царской службы и меня бы не пощадил? – Зачем ты так говоришь? – Андрей опустил голову. – Да ведь если бы и побежала отсюда, так то была бы уже не ты, не Любаша. – Но кто же? – Та, что охотится за живыми. Жена перевела дух. – А ведь и правда… Господи, ведь никогда и не думалось, что жить так хорошо. А ведь хорошо, Андрюша? – Хорошо, Любаша. – Ах, коли можно было бы с конца да назад все прожить, все самое хорошее. Да и плохое тоже. – А пошли-ка спать-почивать, – сказал Андрей. – Утро вечера мудренее. Нет, не всякое утро мудренее вечера. Не всякое. 22 Сел Андрею на голову красный петух. Проснулся – кругом пламя. На потолке, на стенах, сам воздух в огне. Поглядел на руки – с пальцев огонь стекает, снизу вверх. «Горим!» – хотел закричать Андрей. И не закричал: побоялся пламенем, сидящим у него в груди, сжечь дом, двор, а то и всю Москву. Однако ж тотчас и пожалел, что огня из себя не выпустил. Стало его распирать огнем во все стороны. Прошиб головой крышу, проломил задом постель, боками – стены. Зубищи, как у верлиоки, все клыками стали. С каждого клыка – огонь и кровь. «Боже ты мой! – завопил Андрей. – Да бегите же вы от меня прочь, люди! Сожру вас всех! Кого не сожру, сожгу!» – Любаша, беги! Прячься! Я иду! Но Любаша, крошечная, ему по голень, тянула к нему руки и не бежала от него прочь. Тогда он застонал, грохнулся с высоты оземь и рассыпался жалящими насмерть искрами. 23 Письма Пронского и Хилкова на имя царицы передавали через огонь. Первые письма Никон нетерпеливо принимал от Арсена Грека и читал. На этот же раз он убрал руки за спину, а на Арсена Грека закричал: – Что вы всякое мне под нос тычете? Для того ты и состоишь при мне, великий грамотей, чтоб читать и писать! Арсен Грек поклонился и прочитал письмо, в котором князь Пронский сообщал о волнениях, о том, что мор усиливается, померших сосчитать невозможно. Сообщал также, что некая Степанида Калужанка рассказывает с папертей о видении: мор послан в наказание за печатанье новых, испорченных греками книг. О том же проповедует и ее брат Терешка, хотя рассказывает иное видение. – Садись и пиши! – приказал Арсену Никон. – Степанида с братом своим Терешкою в речах рознятся. Значит, врут! И вы бы впредь таким небыличным вракам не верили. Печатный двор давно запечатан. Книг не велено печатать для морового поветрия, а не для бездельных врак! Так все и напиши, как я сказал. И про враки оставь. Высек бы за враки всех, да ведь им, злодеям, даже чума не страшна. |