Онлайн книга «Тишайший»
|
Монах-возница торкает Аввакума в бок: – Петрович, не дремлет Марковна-то? – Не-ет! – Аввакум утирает лицо ладонями: не прихватил ли где мороз. – А то ведь сегодня Тарас-куманник, днем кумаху наспать можно. – У Марковны лихорадки не бывает. – Это хорошо, а все ж поглядывай! – Спасибо на добром слове. – Петрович, а как же с рыбой-то теперь будем? Без соли-то – только вонь разводить. Аввакум тяжело трясет головой: он тоже не понимает. Утренний гонец воеводы всем задал мозгами так и сяк крутить. Оказывается, с седьмого уже февраля цена на соль сделалась немыслимо дорога. Пуд теперь стоит три рубля тринадцать алтын с деньгой. Слыханное ли дело?! Сани повизгивали все звончей да звончей. Небо-то все текло, текло, да и ввалилось наконец в ночную тихую заводь. Извозчики то и дело спрыгивали с саней, бежали рядом по насту, разгоняли стынущую кровь. Аввакум, заглядывая под тулуп Марковны, теплым дыханием отогревал ей нос, щеки, глаза в стрельчатых от инея ресницах. – Ничего, Петрович! Ничего, дотерплю! – шевелила Марковна посиневшими губами, а улыбалась счастливо: жалеет муж. – Да уж потерпи! Дымы вон за окоемами столбами поднялись. Близко до ночлега. Мальчонка-то наш не задохнулся? – Живехонек, все бока затолкал. – Марковна!.. – Да нет, Петрович. Неопасно толкается. Спит он теперь. На постой принял их мужик богатый, маленько торгующий. – Ночуйте, места хватит. Алтын всего и беру с человека, а по деньге накинете – пожалуйте за стол. Что сами едим, то и постояльцам. Аввакум заплатил полуполтину, рубленный на четыре части талер с царским клеймом. – Вот тебе деньги, душа человек. Да чтоб щи были огненные, да пирогов с грибами подай – пост начинается. Да дровишек-то не жалей, топи так, чтоб от жары волос трещал. Закоченела у меня женушка, а заболеть ей теперь, сам видишь, никак нельзя. Мужик монетку на зуб попробовал и давай домашних пошевеливать: сыновья натащили дров, жена загремела чугунами, свечи зажег, в лампаду масла долил. – Только тебя-то, батюшка, на печи положить не могу! Странница у меня ночует. Как бы подтверждая слова хозяина, заскрипела рассохшаяся лесенка за печью, и, повязывая платок, чтоб на людях не быть простоволосой, вышла из-за печи молодуха. Слова вымолвить не успела, а все уже гордыню-то свою тотчас и положили ей в ноги. И ладно бы мужики, но и женщины! Женщины в первую даже очередь, потому что понимали – какая это красота. Молодуха первая поклонилась новоприбывшим, со вниманием и почтением животу Марковны, на сынишку и на монаха-возницу не посмотрела даже, а на Аввакума подняла глаза. У попа душа и пискнула, как рыбий раздавленный пузырь. Не глаза – ночь! Ночь и ночь, да только огненная. В ушах так и забухало. Тут ведь плюнуть бы да и перекреститься. Ан нет, скосила глаза жгучая стыдная сила на грудь, на округлости, ласковые да беззащитные будто бы… Обомлел Аввакум. Обомлел и подурел. Спрятать бы свой позор за слово: «Мол, погода-то! Мороз-то! Куда крещенскому!» Так ведь нет, – не то что слова разумного в голове в тот миг не сыскалось, но даже и мычанья телячьего. Да и сил не было спрятать немочь стыдную, розовым туманом с головы до пят обволокло. А дева в шубу вырядилась да и пошла в катух. Тут только и отпустило маленько Аввакума. Хозяину избы красота будто и нипочем. – Наказанье с этими бабами. Ладно, когда мужик мыкается по дорогам, а то баба. Говорю: «Чего мыкаешься?» А она в ответ: «Скучно на одном месте». Я ей: «Куда муж смотрит?» А она: «Некому за мной смотреть. Девица я». «Отчего ж, – говорю, – замуж не идешь?» А она хохотать: «Ровню себе не сыскала. Ни один из вашего брата крылышки не опалил». – Так она гулящая, что ли? – высохшим горлом просипел Аввакум. – Вестимо, гулящая! Да только ниже воеводы к себе не допускает. Тьфу ты! – И хозяин сплюнул через плечо, да уж больно что-то делано. Вернулась в облаке мороза девица. – Небо тучами затягивает. К утру потеплеет. – Сказала, и всю грязь, какой хозяин забросал и ее саму, и гостей, смыло. Будто и не слыхали ничего. – Петрович! – позвала Марковна Аввакума. Тот так и подбежал, по-собачьи, не понимая, что нужно сделать, но готовый исполнить и вовсе невыполнимое. – Петрович? – удивилась Марковна. – Да вот он я! – Ванюшку возьми! Устала я, чай. Залезу на печь, а ты мне его подашь. – А поесть? – Разморило в тепле. – Молока хоть выпей! – сказала красавица. – Хозяйка, дай молока гостье. Хозяйка принесла кринку молока и хлеб. Красавица взяла молоко, налила в кружку, подала Марковне. Та пила, не спуская глаз с прекрасного лица девицы. – Что ты так смотришь? Марковна улыбнулась. – От радости это я! Дочку жду. На хорошего человека поглядеть – дитю польза. – Господи, господи! – Тучки пошли по лицу красавицы. – Было бы в красоте счастье, а то ведь по-другому говорят: не родись красивой… Ночью, лежа на полу на тулупе и под тулупом, Аввакум изнывал от жары; тулуп сбросишь – вроде холодно, и уснуть никак нельзя от греховных картин, плавающих в мозгу. На печи, тихонько посапывая, нежная голубушка Марковна с птенчиком, но подлая мыслишка Марковну стороной обтекает, шарит в горячей тьме. Сбросил-таки Аввакум тулуп, на коленях приполз под иконы и стал молиться. Да так разошелся, что и заплакал. Услыхала Марковна молитву Петровича, сошла с печи, стала рядом. А тут и ночная соседка Марковны очнулась от грез, послушала шепот в красном углу и тоже на молитву встала. Так и молились до петухов под богатырский храп монаха-возницы. 6 Утром – диво дивное. Из-под земли, что ли, вывалился туман, да такой – в двух шагах лошадь не разглядишь. Снег липкий. Стены изб влажные, черные. – Василий-капельник грядет и свое всегда возьмет! – сказал Аввакум, выходя на крыльцо с Ванюшкой на руках. У Аввакума с обозом пути теперь расходились. Усадил в сани Марковну, Ванюшку к ней под тулуп. Можно бы и в путь-дорогу. И тут вышла из дому девица-красавица. В шубе из черной лисы, платок как облако пушист, нежен. – Вы ведь в Лопатищи? Возьмите меня! У Аввакума голос опять пропал. – Батька, что же ты молчишь? – удивилась Марковна, силясь повернуться вместе с тулупом к облучку. – Садись, – выдавил из себя Аввакум: мало сатане ночных мук, мало бессонной ночи и видений пагубных. – Меня Палашкой зовут! – сказала девица, усаживаясь рядом с Марковной. |