Онлайн книга «Осенний Лис»
|
Когда ты любить, ненавидеть учился? Кто первый сказал тебе слово «нельзя»? В зеленом распадке, у старой осины, Где долго потом снег растаять не мог, От белого волка у матери-псины Холодной зимой появился щенок. Снежок-Зимородок, как к людям попал ты? Кто первым ошейник на шею надел? Чего для себя в этой жизни искал ты? Куда ты бежал и чего ты хотел? Я вырос на привязи в старом подворье, Людей повидать я немало успел. Но сердцем я знал: мое место на воле, И в лес убежал я, как только сумел. Снежок-Зимородок, мы вместе до срока, Из трех выбирать можно только одно. Природа с тобой поступила жестоко: Ни волком, ни псом тебе быть не дано… Ты хочешь сказать, что мне нету спасенья? Ну что ж, значит мне и не нужно его! Я сам принимал в этой жизни решенья, И я не бежал от врага своего. Враги для тебя в этой жизни найдутся, Не стоит на голову их призывать. Пусть двое гонимых одним обернутся: Попробуй людское обличье принять. Мне плохо известны привычки людские И мне никогда не вернуться домой: Пусть волки и псы для меня не родные, Средь вас я тем более буду чужой… Сбежать от себя никуда невозможно, Хоть ты и решил покориться судьбе. Но быть человеком хоть сложно, но можно, И я помогу. Обещаю тебе. Я знаю, ты прав, но мне трудно решиться, В крови человечьей таится ответ. Пускай совершится, что должно свершиться. И я понимаю, что времени нет. Все смолкло, и дыханье Зимородка вдруг замедлилось. Был миг, когда он вовсе перестал дышать, и Дьердь, обеспокоенный, рванулся было на помощь, но тут Жуга, лежавший головой у Дьердя на коленях, вдруг вскрикнул страшно и протяжно, долгим стонущим надрывом. Дьердь впопыхах содрал повязку с глаз и застонал от бессилия — он все еще был слеп. Теперь ему на самом деле стало страшно — псы могли появиться в любую минуту. Он подтянул к себе оружие и замер, вслушиваясь в ночь. Крик смолк, и хриплое дыханье Зимородка разорвало тишину. * * * Почему собаки не пришли? Никто не знает. * * * К утру у Зимородка затянулись раны. Он встал и даже смог идти. Жуга пришел в себя лишь к середине дня, потребовал воды и долго жадно пил, приникнув к краю котелка. Откинулся на одеяло. — Он… жив? — едва шевеля языком, спросил травник. — Кто? Зимородок? Вроде, даже поправился… — Ты все еще не видишь? — Нет. Дьердь снова кое-как перемотал глаза тряпицей. Мокрая ткань холодным обручем охватила голову. Они подъели старые запасы, и пополудни снова вышли в дорогу. Путь предстоял к реке. Носилки пригодились снова — теперь уже на них несли травника. Его мешок взял Дьердь. Зимородок шел впереди. Молчал. Жуга лежал, дыша прерывисто и редко, без чувств, а может, просто — крепко спал, не откликаясь на зов, и лишь когда ступили на тугой, звенящий барабаном лед раздувшейся реки, открыл глаза и вдруг сказал негромко: — Я сам… Дьердь от неожиданности чуть не выронил носилки. — Ты как, Жуга? — спросил он. — Идти-то сможешь? — Смогу. Носилки бросьте, так идите… только осторожно — лед плохой… трухлявый лед… — А ты? — Я потом, — ответил он и повернулся к лесу. Зимородок хотел было что-то сказать, но промолчал и первым ступил на лед. Дьердь двинулся следом. Лед проседал, потрескивал, но вроде бы пока еще держал. И тут, и там сквозь трещины сочилась вода, ноги у обоих мгновенно промокли. Они миновали уже середину реки, когда Дьердь услышал за спиной лай собак и замер, не зная, что теперь делать. — Не останавливайся, — глухо сказал Зимородок, почувствовав, как натянулась меж ними веревка. — Где они? — Не останавливайся, может, успеем… — А как же… — начал было Дьердь. — Он знает, что делает, — ответил тот, и добавил еле слышно: — Надеюсь… Шаг, другой, еще и еще… Дьердь давно уже сбился со счета, когда вдруг понял, что под ногами земля. Лай приближался, дикий, заливистый, торжествующе-злобный. И тут раздался треск. Что-то с шумом и плеском ухнуло в воду. Закричали. — Да беги же, беги! — отчаянно взвился крик Зимородка. Терпеть неведенье больше не было сил — ломая ногти, Дьердь рывком сорвал повязку и тоже закричал. Он видел! В сумерках уходящего дня бурлила, пенилась река. Трещины на льду стремительно росли и ширились, а сверху по течению неслась, ломая лед, широкая — от берега до берега — волна. Лед дыбился, скрипел и скрежетал, седые льдины наползали друг на дружку, словно жернова, и в самом сердце этой круговерти был Жуга; без посоха, весь вымокший до нитки, бежал к ним, прыгая неловко, скользя и оступаясь на ломающемся льду. Упал, поднялся, вновь упал — свалился в воду, вынырнул и поплыл, хватая воздух синим ртом, отталкивая льдины — здесь, похоже, было глубоко. Мелькнули в кровь изрезанные руки. Дьердь ринулся к нему на помощь и чуть не рухнул сам — так закружилась с непривычки голова. Вновь обретенные глаза утратили способность подавать команды телу. Зимородок, тем временем, уже бежал к воде. А на том берегу бесновались собаки. Иные псы рванули вскачь вверх по течению, но лед уж тронулся по всей большой реке, с низовьев до истока. Он шел поверх воды, сверкая синевато ломкой гранью в солнечных лучах, крушил, царапал берега, и талая вода, звеня ручьем, со всех сторон спешила напоить иссохшееся русло. Брод скрылся под водой. Моста здесь не было. Вожак выбрался обратно, мокрый, злой, и тоже — весь в крови, стряхнул на снег искрящиеся капли и завыл. И слышался в собачьем лае исступленный и бессильный крик: «Враги! Враги навек! Найдем тебя! Найдем!!!» Жуга уже брел по пояс в воде, вяло отталкивая проплывающие льдины. Шатаясь, выбрался на берег. Обернулся. — Сочтемся, — хрипло сказал он и тихо повторил: — Сочтемся… И медленно осел на снег. * * * Ночь миновала, и рассвет впервые в эти мартовские дни принес с собой тепло и тишину. Проснулись птицы. Дым-туман, что выдохом земли родился вместе с солнцем, медовой патокой стекал теперь к реке, тонул в ее высоких мутных водах и пропадал без всякого следа. Лес словно бы умылся, засверкал зеленой хвоей, и даже жухлая трава, казалось, золотилась в солнечных лучах. А сверху были небеса, чистейшие, бездонно-синие, какие видел только в раннем детстве, да и то потом забыл. |