Книга Руны судьбы, страница 65 – Дмитрий Скирюк

Верзила каменщик, задумчиво подсчитывавший что-то на пальцах, а иногда царапавший цифры прямо на столе, наконец шумно вздохнул, в два глотка прикончил остывший грог, подобрал свой ящик и направился к выходу, напоследок коротко раскланявшись с трактирщиком. Дверь за ним закрылась. Не прошло и минуты, как за ним последовал тощий любитель курятины. Золтан проследил за ними взглядом и вернулся к своему стакану, уже третьему за вечер.

— Здесь свободно?

Золтан вздрогнул и поднял взгляд.

Перед ним стоял Жуга.

— Я так и знал, что ты придёшь, — сказал травник.

Золтан несколько растерянно оглядел трактир. Хозяин как раз на минутку отлучился. Старикашка фыркал над вторым стаканом.

А вот «менялы» у окна больше не было.

— Чтоб ты сдох! — в сердцах выругался он, вновь оборачиваясь лицом к травнику. — Никак не привыкну к твоим чародейным штучкам. Какого чёрта?..

Травник, который, как всегда, ухитрился подобраться бесшумно, сбросил с руки плащ, свернул его и положил на лавку. Расположился рядом. Золтан почему-то ожидал увидеть травника усталым, загнанным, но тот наоборот — был возбуждён, двигался легко, порывисто. Вопреки обыкновению, на этот раз в одежде травник обошёлся без личины и на самом деле выглядел как подмастерье — рубашка, серенький полукафтан дешёвого сукна, штаны и полосатые чулки. Кружева на воротнике были Льежские, по виду схожие с Брабантскими, но гораздо более дешёвые. На фоне этого наряда как-то нелепо смотрелась неухоженная рыжая бородка и волосы, привычно собранные в хвостик на затылке. Посоха при нём не наблюдалось. Глаза травника лихорадочно поблёскивали в трактирной полутьме.

— Извини, — сказал он. Прошёлся пятернёй по волосам. — Не мог убрать личину раньше. Этот парень с ящиком... он мог заметить. Видишь ли, мне стало опасно шастать просто так. Особенно здесь... — он огляделся и закончил: — И особенно сейчас.

Золтан вытянул ноги, устало прислонился к стене трактира и крепче сжал в руке стакан. Стена была холодной, стакан — почти горячим. Контраст этот порождал в нём какое-то неприятное чувство нереальности происходящего.

— Я знаю, — кивнул он. — Я так и думал, что ты появишься в городе. Помнишь, я говорил тебе тогда, что ты придёшь? Но «Синяя Сойка»... — он покачал головой. — Ты очень рискуешь.

Травник усмехнулся.

— Я потому его и выбрал, что тут меня не ждут..

— Как сказать... — замялся тот. — А впрочем, ладно. Как ты догадался передать записку?

— А что мне было делать? «Пляшущий Лис» был закрыт, пришлось искать лазейки. Кстати, а вот ты зачем в бега подался? Вот уж от кого не ожидал.

— Есть причины, — уклончиво ответил тот. — Про монахов знаешь?

— А, — травник понимающе кивнул. Рассеянным жестом потёр переносицу.

— А про гильдию воров?

— Угу, — Так же односложно ответил тот. — Так это — твоя работа?

— Выбирай выражения.

— Тогда в чём дело? — травник протянул ладонь к кувшину, вопросительно взглянул на Хагга: «Можно?». Золтан кивнул:

— Наливай, наливай. Хорошее вино. Брюссельское, но на манер Бургонского.

— Угу, — тот нацедил себе стакан. — Так. Я всё же не понимаю. Ты-то тут при чём?

— Всё-таки ты сволочь, Жуга, — с оттенком восхищения в голосе сказал Золтан. — Как только ты заявляешься в городе, так у меня проблемы, а тебе — хоть бы хны. Зачем ты поцапался «Под Луной» с теми троими?

— Это ещё вопрос, кто с кем поцапался, — угрюмо буркнул тот и пригубил рубиновую жидкость. — И потом, что значит: «Как только»?

— А то и значит. Может быть, напомнить?

— Ну напомни, — неохотно согласился тот. — Ума не приложу, о чём ты. Я в Лиссе бываю-то раз в полгода...

— Я не про Лисс.

— Да? Очень интересно. Тогда про что?

Золтан расположился поудобнее. Повертел в руках стакан и одним глотком прикончил содержимое. Поставил его на стол и сложил ладони на животе.

— Пять лет тому назад, — сказал он, — в Локерене. Помнишь?

— В Локерене? — собеседник Золтана нахмурил брови. — Нет. А что?

— Та девочка, которую кусали пчёлы.

— Ах, это...

— «Ах, это»! — язвительно передразнил его Золтан. — Ты даже этому значения не придал, а на тебя между прочим уже тогда кое-кто глаз положил. Ты столько раз вытаскивал её с того света, что приятели прозвали её Кошкой. А с инквизицией не шутят, запомни, у ней везде глаза и уши. Тебя два раза караулили в проулках. Я два раза подкупал людей, чтоб тебя отмазать, а одного вообще пришлось пришпилить к стенке — до того упрямый попался.

— Она не виновата, что не переносит пчелиный яд, — помолчав, ответил травник. — Что мне было делать? Что? Она бы просто умерла. Из-за какой-то дрянной пчелы, ты представляешь? Понадобится, так я ещё раз к ней приду, так и знай. Так... Кому ещё я наступил на больную мозоль?

— Гуси в Цурбаагене.

— Ну, это мелочи.

— Мельничные сита. В Гаммельне.

— Ну, знаешь... если ты и это считаешь преступлением...

— Я — нет, но вот церковники... Ну, хорошо. — Он хлопнул ладонями по столу. — Хорошо.. Допустим, это — в самом деле оправданный риск. А та девушка-лентяйка? В деревне под Гентом.

— Теодора? — хмыкнул травник. — Сама виновата. Я такой неряхи...

— Ты-то, ты на кой туда сунулся? Посуду всей деревней потом ловили... Знаешь, — Золтан пожевал губами на манер того старика, — если бы обвинили не тебя, а опять сожгли какую-нибудь женщину... да взять хоть ту же девушку...

— Не сожгли бы. Я об этом позаботился.

— Позаботился он. Заботливый ты наш...

— Ехидна.

— Сам дурак... Ну ладно. А город?

— Какой город? — травник вновь непонимающе уставился на Золтана.

— Школькофремен.

Травник поперхнулся, помедлил, помедлил с ответом и вдруг густо покраснел.

— Ну, это... — он бестолково повёл руками. — Я тогда пьян был, не соображал ничего, чуть с колокольни не свалился.

— Да уж, городок ты на уши поставил — будь здоров. Чего напился-то?

— Парнишка слёг неподалёку, каждая минута была на счету, у меня, как назло, мешок с травами упёрли, а эти мне — «Расписание! Перерыв!», и лавку закрыли. Совсем свихнулись на своих часах, капустники полоумные. Ну, я в пивную и зашёл пересидеть, хватил со злости лишнего, меня и разобрало...

— Понятно. У них что, и вправду в сутках стало двадцать пять часов?

— Ну. Только не двадцать пять, а двадцать шесть. Сам считай: час — днём, час — ночью. Да не по-настоящему, не бойся, — что я, по-твоему, совсем, что ли спятил? — просто час у них стал покороче, вот и всё. Они теперь там никуда не успевают. Сейчас-то привыкли, а видел бы ты, как они спервоначалу бегали! А признать, что у них просто часы на ратуше дурные, не хотят.