Онлайн книга «Жена журавля»
|
— У нас нет мальчишников в Турции. Откуда мне знать разницу? — Но вы же втроем переехали сюда! — Да ладно, и что с того? Они придут сюда в задницу пьяные, кто вообще что-нибудь заметит? — Знаешь, если солдаты из Колдстримской гвардии Ее Величества заметят, что над их яйцами почему-то болтаются голубые картонные киски… — Лапки. — Что? — Не сами киски, а их лапки. Зачем? Чтобы ублажать, понятное дело. Разве не это — главная задача любого мальчишника? — … — Что? — Позвони Брукману, Мехмет. Он-то уж точно еще не открывал ящик с подарками на мальчишник. — Да, он, похоже, очень торопился. Даже не взглянул на то, что ему подарили. — Что ты ржешь? — Я не ржу. — Ржешь. Ты специально ему это подстроил! — Да иди ты! — Мехмет! — Я у тебя во всем виноват! Ты прямо расист какой-то! — Звони ему. Прямо сейчас. — Почему я должен выполнять всю грязную работу? Ты слоняешься без дела и любуешься своей драгоценной фигней! Вот, что это ты опять притащил? — Где? — Вон там, что это ты прячешь за спиной всю дорогу? — Это? Да так, ерунда. Это… — Гусь? — Это не гусь. Это журавль. — Журавль? — Журавль. — Это как колодцы в деревнях? Видишь ли, Джордж, я должен тебе открыть одну истину… — Ну. Давай. Колись-колись-колись… — Сейчас. Боже! Дело в том, что рабство отменили две сотни лет назад, если помнишь. — Помню. Это сделал Уильям Уилберфорс. — И ты еще удивляешься, почему тобой не интересуются девчонки? По-моему, их не особо интересует Уильям Уилберфорс. Я, конечно, не знаю, но… — У меня нет проблем с девчонками, Мехмет. — Что, даже с последней? С той безымянной, которую никто так и не увидел? Она жила в Канаде, правда, Джордж? И звали ее Альберта? — Даже не знаю, о чем ты говоришь, Мехмет. — Не ломай комедию. И не делай вид, что я говорю с тобой на иностранном языке. А то мне опять покажется, что я пришел на прослушивание… — Ладно, что угодно, только соберись и позвони куда нужно. И не вздумай перед этим сидеть в твиттере битых полчаса! — В твиттере? Был ли мир таким же красочным, Джордж, когда ты появился на свет? И существовало ли земное притяжение? — Полагаешь, у тебя достаточно квалификации, чтобы я тебя не уволил? — Ну, начинается. «Это моя студия, и я тут хозяин…» — Но ведь так и есть. — Прекрасно. Тогда оставайся один со своим гусем. — Журавлем. — Тогда напиши у него это на лбу, чтобы все поверили, что это журавль. — Это не для всех. Это… — Что — это? — Ничего. — А что ты так покраснел? Есть чего стесняться? — Да ты что? Глупости. Я просто… Встретил Журавушку. Вчера ночью. — Журавушку? Ты имеешь в виду проститутку? — Да нет же. Господи Иисусе! Просто журавлиха приземлилась в моем саду. — И? — И ничего! Иди и звони куда следует! — Уже иду. Смотри, как изысканно. — И перестань так вздыхать! — Клиент, мистер Дункан. — Что? — Я говорю — клиент. Прямо за вашей спиной. — Но я не слышал, чтобы дверь отворя… — … — … — Чем могу?.. — Зовите меня Кумико, — сказала она.  Все всегда удивлялись, узнав о том, что Джордж американец — ну, или что он родился и вырос в Америке. Говорили, что на американца он не похож. Но кого бы ни спросили, что имеется в виду, каждый выглядел озадаченным — не потому что не представлял, какими должны быть люди, «похожие» на американцев, а потому что не знал, насколько это может обидеть Джорджа. Все эти люди, даже из числа друзей — высокообразованных, не раз посещавших Америку, — крайне затруднялись расстаться с убеждением в том, что, не считая самого Джорджа (нет, что вы, что вы), все остальные триста миллионов его соотечественников — беспаспортные, ненавидящие любую иронию борцы во имя Иисуса, вечно голосующие за явно сумасшедших политиков, не устающие при этом жаловаться на то, что их вопиюще дешевый бензин на самом деле недостаточно дешев. — Видите ли, Америка — это… — обычно начинали они, но тут же терялись и не знали, чем закончить фразу. — «Нью-Йоркер», — подсказывал он. — Джаз. Мерил Стрип. Обычно это сразу вызывало у них желание скопировать американский акцент, услужливо-открытую улыбочку и беспрестанные подмигивания. По крайней мере, эта привычка у них не исчезла и через многие годы; даже через десять лет после его переезда в Англию окружающие покупались на самую тупую остроту из сериала про Джея Юинга. [1] — Я из Такомы, — говорил он им. Они и слышать не желали о том, что жизнь кого-либо, кроме них самих, может быть сложной и неоднозначной и что у старушки Истории никогда не бывает одной-единственной версии прочтения. Им оказалось до странного сложно принять тот факт, что Джордж хоть и американец, но вырос не на Дальнем Юге и не Восточном побережье, а на Тихоокеанском северо-западе, где акцент мягок почти по-канадски, и что его родители, пусть и самые заурядные церковные прихожане (еще один пункт в списке стереотипов об Америке) — а, простите, где вы найдете американских протестантов, которые не таковы? — к религии все же относились с позиции laissez-faier, [2] словно к неприятной обязанности вроде прививок от болезней. Отец его, например, был тайным курильщиком, хотя его церковь славилась евангелической строгостью и такие пристрастия порицала. А однажды Джордж застал своих родителей врасплох — инцидент, о котором в их доме даже думать было запрещено, — и так узнал, что его предки время от времени берут на ближайшей заправке видеокассеты с порнушкой. — Имя людям — легион, — настаивал он. — Даже если это и неудобно с общемировой точки зрения. |