Онлайн книга «Царь горы»
|
— Будущего лишили! — Мы должны твердо сказать: хватит! Обидели нас, мля, теперь прощения просите! В грехах покайтесь, в натуре! Не отнимайте у наших детей кусок хлеба! — Города наши палили! — Овец наших воровали! — Западные леса вырубили! — Родины лишили! Умций, слушая заученные вопли народа, согласно кивал и беспрестанно сверялся со сценарием. — Вторая камера! Надар! Какого черта ты снимаешь этих обезьян?! Они же совсем не орут! — Это Гниличи, — сообщил болтающийся возле режиссера Кувалда. — Они совсем тупые, не понимают, что происхофит. — Надо было им объяснить! — Объясняли! — Надо было повторить! — Не успели. — Надар! Правее тебя Шибзичи беснуются! Их снимай! — Картинка на мониторе изменилась, и режиссер удовлетворенно кивнул: — Другое дело. — Теперь совсем хорошо, фа? — Да. Кувалда помялся. Положение великого фюрера заставляло его вести себя соответственно: с подданными он был величественен, с представителями других семей старался держаться на равных. При дикарях. Когда же одноглазый оставался с чужаками один на один, спесь с него слетала, и великий фюрер робел. И было от чего! Глядя, как лихо управляется шас с многочисленными кнопочками, ручками и клавишами на режиссерском пульте, не забывая при этом раздавать указания и операторам и постановщику, Кувалда проникся к нему глубочайшим уважением. Режиссер «Тиградком»! Большая шишка, если вдуматься. — Отстоим свое право! — рявкнул разошедшийся Копыто. Дикари встретили призыв дружным воплем. Кувалда поморщился. По мере того как верный уйбуй распалялся, беспокойство фюрера, изначально смутное, усиливалось. Казалось ему, что не зря Копыто с такой охотой согласился провести митинг. И глотку дерет вон как: не за страх, а за совесть. На бумажку уже не смотрит, лепит, что в голову приходит, а приходит отчего-то нужное. Случайно так не бывает, случайно в дикарские головы только ругань приходит нецензурная, а лозунги правильные, моменту соответствующие, надо заучивать, репетировать, чтобы не рассеялись. А зачем Копыту репетировать перед митингом, если у него бумажка была? Зачем на месте подпрыгивать и бандану срывать, если ему было велено только кулаками махать? Зачем? Неспокойные мысли роились в голове великого фюрера, ох неспокойные. Казалось ему, что верный Копыто змеей обернулся, пригрелся на груди, подлец, а теперь, воспользовавшись случаем, авторитет перед семьей набирает, в спасители Отечества выходит. — Чисто герой, мля. — Кувалда хотел плюнуть на пол, но постеснялся. Сделал шаг и исполнил задуманное в корзину для бумаг. — Ты о чем? — рассеянно спросил режиссер. — Копыто этот… Горлопан! Спаситель, мля! — А кого он спас? — Семью. — От чего? — От позора. Режиссер с легким удивлением посмотрел на фюрера. В принципе, как и любой житель Тайного Города, он был прекрасно осведомлен о связи между Красными Шапками и логикой. Точнее, об отсутствии оной. Но выверт Кувалды поставил шаса в тупик. — Боюсь, одному Копыту это не по силам, — пробормотал режиссер, возвращаясь к своим обязанностям. — А ты не бойся, ты смотри, чо происхофит! — Фюрер принялся загибать пальцы. — Петицию он прифумал? Он. Раз. Меня ее пофписать заставил? Заставил. Он. Фва. Фля митинга слова заучил? Заучил. Он. Три. Зфесь явная измена кроется. — А позор при чем? — Так чуфы Копыта испугаются и переф нами извинятся. И буфет Копыто спаситель. Мля. Режиссер почесал в затылке. Относительно реакции чудов у него было свое мнение, но делиться им с дикарем шас не хотел. Посему дипломатично заметил: — Не думаю, что все так плохо. — Нафо было мне пойти кричать. Пусть бы меня слушали и в телевизор снимали. Потому что уйбуй не может быть спасителем и рафетелем. Только я могу. Мне положено. — Тебе митинговать нельзя по сценарию. — Режиссер взял со столика несколько листов. — Вот здесь написано: воля народа. — А я и есть нароф! — Ты политический деятель. — Я лучшая часть нарофа. Самая его умная и живая часть. — Вот-вот, самая умная. — Опасаясь, как бы взбудораженный фюрер не выскочил на трибуну и не испортил запись, шас решил зайти с другой стороны: — Ты самая умная часть. А нам было сказано, что митинг должен быть похож на настоящий. — А он бы и был похож. — Тогда скажи, кто умнее, ты или народ? — Я, конечно. — Вот видишь. Какой бы это тогда митинг был, окажись ты на трибуне? Совсем даже не народный митинг. — А что? — Политическая провокация. И чуды бы тебя за это… — Не нафо пофробностей, — попросил великий фюрер. — Я и так не знаю, чем все кончится. — Призовем рыжих дятлов к ответу!! — проорал Копыто. — А это не провокация? — осведомился Кувалда, сообразив, что под рыжими дятлами уйбуй имеет в виду чудов. — Это воля народа, — отрезал шас. — Трудящиеся выражают мнение. Электорат негодует и все такое прочее. А у нас к мнению народа относятся с уважением. Сегодня они перед камерой попрыгают, а завтра ты придешь и скажешь: «Вот так, господа, я бы ни в жисть, но население недовольно». С тебя и взятки гладки. Кувалда припомнил, что примерно о том же и даже в тех же самых выражениях, его инструктировали Биджар и Урбек, а потому успокоился. Снова плюнул в корзину, уважительно потрогал пальцем один из мониторов и спросил: — А покажете когфа? — Когда велят, тогда и покажем. — Шас отвернулся. — Первая камера! Дай крупный план! Фюрер же, вернувшись в нормальное расположение духа, принялся сочинять указ о повешении смутьяна Копыто. Стоит ли казнить уйбуя, Кувалда еще не решил, но указ написать надо. Чтобы время потом не терять. * * * Вилла Луна Италия, пригород Рима 15 декабря, среда, 09.13 (время местное) Клаудия знала, что отец вернется из Кельнского зала усталым и на некоторое время уединится в одной из комнат виллы. Как бы ни прошла встреча с Густавом, барону потребуется время, чтобы обдумать разговор, тщательно проанализировать сказанное, услышанное, увиденное, припомнить мельчайшие детали переговоров, окончательно сформировать собственное мнение о них и наметить следующие шаги. И только после этого истинный кардинал Бруджа поделится информацией с самым доверенным из своих советников, с дочерью. Поэтому, узнав о возвращении отца, Клаудия не поспешила к нему, а спокойно продолжила заниматься акварелью и лишь через два часа появилась в большой гостиной, в огромном зале с камином, в котором Александр любил предаваться размышлениям. |