Онлайн книга «Госпожа победа»
|
— Я не пил, — сказал Верещагин. — Давно ты так лежишь? — С утра. Пришел с похорон… Хотел собраться… Потом… Голова закружилась. Она представила себе, как он мечется по комнате, припадая на одну ногу, сваливая на пол книги и кассеты, выволакивает из кладовки все новые ящики и забывает, зачем он их вытащил, попеременно то пытается раздеться, то вдруг снова возвращается к разбросанным вещам, и в одном из ящиков стола обнаруживает пистолет… О господи! И он провел в обнимку с этой железкой весь день? — Откуда у тебя?… — Отцовский. Состоял на вооружении британских коммандос. Единственное, что у меня есть… Кроме фамилии. — Ты уже пришел в себя? — Нет. Иди сюда. Одной рукой он обнял Тэмми и притянул к себе. — Как ты узнал, что это я? — Твои шаги. Я ждал тебя. — С пистолетом? — Не только тебя. Он больше не сделал ни одного движения. Лежал рядом с ней, тесно прижавшись, зарывшись носом в ее волосы. Она успела заметить, как припухли его веки. Он плакал? Он? Плакал? Она вспомнила то утро. Шамиль не плакал. Глаза его были сухи и угольно-черны. Ей было знакомо это состояние: опустошительное, до дна высасывающее чувство потери. Эта бездна ненасытна… Но ей повезло. Он выбрался из пропасти. А вот Шамиль — нет. Пропасть никогда и никого не отпускает просто так. За все нужно платить. Но не слишком ли много с одного человека? Похоже, господа, что его банковский счет иссяк. Он банкрот, господа! Выверни карманы, покажи им, чтоб они отстали! Ах, да, она же пришла, чтобы сказать… — Я уезжаю. Он опять успел раньше… Ну кто его тянул за язык? Почему он вечно лезет поперед батьки в пекло? — Куда? — не поняла она. — Сначала — в Вену. Потом — не знаю. — Арт, ты… с ума сошел? — Нет. Поедешь со мной. Все еще может быть хорошо… Ты ведь поедешь? Контракт, подумала она, может закончиться хоть завтра. — Арт, я… Я беременна. — Что? — Я беременна. I am pregnant… На каком языке тебе еще сказать? — Не надо. Я понял. Он сел рядом с ней, сжал руки между коленями… Сломанную голень, как и тогда, два года назад, туго обтягивал эластичный бинт, косая рана через лоб заклеена пластырем, правый бок рассажен… Гадкий мальчик, опять весь в синяках… — Когда ты приезжал ко мне в полк, ты прихватил с собой даже зубную щетку. Только презервативы забыл. — Нет. Не забыл. Не взял. — Так что мне делать? Скажи, что нам делать? Артем потер пальцами виски. — Тэм, с моей точкой зрения на этот вопрос ты давно знакома. Мы — муж и жена. У нас будет ребенок. Это здорово. Это правильно. — А то, что ты уезжаешь? — Это как раз неправильно. Но после того, что ты сказала, я уже совсем не могу остаться. Собой я бы рискнул, вами — никогда. — И что же будет с нами? — Если ты согласишься… месяца через два я вас заберу. — Куда? — Пока в Израиль. Дальше будет видно. Но если ты захочешь дослужить до конца… я пойму, Тэмми. Я буду ждать, буду готовить вам… посадочную площадку. — Рыцарь ты мой бедный, — Тамара поцеловала его в лоб. — Возрадуйся. Я решила подать в отставку. По состоянию здоровья. Держать меня не будут. Военная пенсия, конечно, пропала, но… пропади она пропадом, эта пенсия. — Спасибо, — Артем сглотнул. — Да не за что. Я просто не могу без тебя, и все. Я это поняла давно, еще месяц назад хотела к тебе вернуться — а ты пропал куда-то… Мне сказали про суд, но я не могла туда прийти. — И правильно сделала, что не пришла. Я бы совсем раскис. — Помочь тебе уложиться? Смотри, какой ты бардак учинил, — она слегка пнула ногой коробку. — Нет, сначала я приготовлю обед. Чем ты будешь заниматься в Израиле? — Собирать зубы дракона… Тамара покачала головой. — Какие анальгетики ты принимаешь? — Не помню… В кармане пиджака. Конволюта была нетронутой. — Они не распечатаны. — Да… Так лучше. Легче… Мне нужно было чем-то занять все мысли. — Или ты сейчас выпьешь таблетку, или я заставлю тебя выпить. Благо, смогу с тобой справиться. — Хорошо… Она пошла на кухню, зажгла газ, включила радио, и пока чайник закипал, быстренько выплакалась. «Об-ла-ди, об-ла-да, жизнь продолжается!» — пел Пол Маккартни, еще не разругавшийся с еще живым Джоном Ленноном. * * * «Эшелон уходит ровно в полночь». На самом деле — не в полночь, а в полдень, и не эшелон, а здоровенный сухогруз «Петрович» уходил курсом на Одессу, неся на борту четыре тысячи советских военнопленных, возвращающихся на Родину согласно договору. Загудела сирена. Загромыхали по трапу ботинки. Глеб поднялся на борт вместе с остатками своей роты. Нашел тихий уголок на солнце, сел на свернутый канат. Уже несколько дней покоя ему не давал один неотвязный, призывный ритм. Он превращался в мелодию, она искала себе слов. Глеб начал жить в не очень родном ему, но радостном режиме создания песни. Он полез в карман, достал задрипанную записную книжку и ручку-фломастер, которую увел из Ретрансляционного центра и которая прокочевала с ним по всем госпиталям. Посмотрел на строфы, записанные вчера ночью, когда в лагере военнопленных заткнулось навязчивое «Радио-Миг»: Ах, ну почему наши дела так унылы? Как вольно дышать мы бы с тобою могли! Но где-то опять некие грозные силы Бьют по небесам из артиллерий земли… [20] В небе попрошайничали чайки-нищенки. На корме матюкался белый сержант, командующий погрузкой. Да, все это так, но торопиться не надо. Что ни говори — неба не ранишь мечом. Как ни голосит, как ни ревет канонада — Тут, сколько ни бей, все небесам нипочем. События прошедшего месяца странным образом переплавились в строчки, и Глеб в очередной раз поразился своей вывихнутой музе: она упорно не желала иметь дело с реальным миром, переиначивая то, что он хотел изложить, на свой лад… Ах, я бы не клял этот удел окаянный — Но ты посмотри, как выезжает на плац Он, наш командир, наш генерал безымянный — |