Онлайн книга «Обитель»
– Отчего же “товарищ” или отчего же “по несчастью”? – громко переспросил Мезерницкий. Артём, будто ничего не понимая, но с улыбкой посмотрел в ответ: на том и закончили. Над столом сияла радуга. Там имелись следующие напитки: лиловый денатурат, желтеющая политура, очищенный солью шерлачный лак – весь в чёрных лохмотьях. Рядом стоял неочищенный – “…на любителя”, – пояснил Мезерницкий. Зеленеющий вежеталь. Цветочный одеколон для дам, хотя никаких дам не было. – “Букет моей бабушки”, – отрекомендовал Мезерницкий последний напиток. В соловецких ларьках, между прочим, время от времени продавалась даже водка, в том числе и заключённым, по 3 рубля 50 копеек за бутылку – но на её покупку требовалось отдельное разрешение, появлялась она редко, уходила по блату, поэтому соловецкие лагерники старались обходиться своими возможностями. – Что за праздник? – доброжелательно спросил Артём, разглядывая из-за плеча Мезерницкого, кто тут ещё есть в келье. – Разве русские люди пьют, чтобы праздновать? – спросил Мезерницкий. – Празднуют, чтобы пить, – с нарочитым бесстрастием сказал Граков; он привстал и подал руку Артёму. – А владычка Иоанн нас благословит, – сказал Мезерницкий, оборачиваясь к батюшке. – Упаси Бог, милый, – сказал владычка, улыбаясь Артёму, но разговаривая с Мезерницким. – Молю Господа, чтоб сия отрава не пошла вам во вред. – У Мезерницкого именины, – шепнул Василий Петрович Артёму. – Что ж вы! А я пустой, – озадаченно ответил Артём. Василий Петрович покачал головой в том смысле, что ничего и не надо. – Колесо истории едет мимо целых народов, а нас задело заживо, – отвечал Мезерницкий владычке. – Мы лечим раны, – и снова показал на радужный стол и покачивающиеся напитки. – …Переехало! – в тон Мезерницкому добавил Граков, видимо, имея в виду колесо истории. – Нас всех намотали на это колесо, – продолжал Мезерницкий, степенно кивнув Гракову в знак согласия. – Не поймёшь, где голова, где зад, руки-ноги торчат в разные стороны, один глаз вытек, другой всосало в черепушку, и он там плавает, между мозгом и носоглоткой, боясь выглянуть наружу, но!.. Но, друзья мои! – Вы лошадь погоняете, голубчик? – ласково спросил Василий Петрович Мезерницкого. – Нет! – очень серьёзно ответил Мезерникий. – Но ставлю разделительное – “но”! Потому что всю свою юность мы проговорили о народе. О народе – как о туземцах. О его величии и его судьбах. О его непознанности. Мы даже идею Бога, – тут Мезерницкий быстро взглянул на владычку, – познали и обрушили, но до народа так и не добрались. И вот оно! Состоялось место встречи! Место встречи народа – и Серебряного века! Серебряный век издыхает, простонародье – просыпается. Что мы должны сделать? То, что не сделали толстовцы и народники, – вдохнуть дух просвещения в туземные уста и – уйти с миром. – Мировоззрение Мезерницкого несколько противоречиво, – с мягкой улыбкой сказал Василий Петрович. – Не далее как в позапрошлый раз он говорил, что аристократия, и даже ясней выражаясь – белогвардейцы и каэры, – в силу своего естественного превосходства способны постепенно заменить большевиков. По той простой причине, что большевики мало что умеют, а раздавленная и обесчещенная аристократия умеет всё – что легко доказать, наблюдая управленческие кадры Соловецкого лагеря, где, как выражался Мезерницкий, одни “наши”. – …Да, всё меняется, – согласился Мезерницкий. – Человек меняется, я меняюсь, идёт постоянный обмен веществ, целые народы меняют кровь на кровь, око на око, огонь на огонь – что вы хотите от меня? Всё течёт! Я тоже теку. Произнося речь, Мезерницкий исхитрялся глазами показывать Артёму на напитки: этот? Или этот? Что предпочтёте? – Да любой! – сказал Артём вслух. – Всё одно! – Не скажите, – ответил Мезерницкий и налил Артёму что-то зелёное. – Я одного не понял, – сказал Василий Петрович. – Отчего ж дух просвещения надо вдохнуть именно здесь? Неужели ж нет другого, более удобного места в России? – Нет! – уверенно и даже чуть тряхнув головою, ответил Мезерницкий. – Здесь мы – уста в уста. Там красноармеец, пролетарьят, беспризорник – любой из них убежит, спрячет голову матери или жене в подол, в мох, в корневища – как ты его лицо обернёшь к себе? А здесь – всюду его лицо, куда ни дыхни. – Вы ведёте разговор… как акробат, – с некоторым, впрочем, добрым разочарованием сказал Василий Петрович. – Здесь происходит исход не только Серебряного века, – будто бы не услышав, а на самом деле отвечая на сказанное, говорил Мезерницкий. – Здесь заканчивают свой путь последние Арлекино. Последние денди. Взгляните, к примеру, на эти болотные сапоги, – и Мезерницкий указал на сапоги Артёма, одновременно чокаясь с ним. – Прекратите, слышите, – с улыбкой попросил Артём, удивлённо чувствуя, что краснеет. – Я не нарочно… – Хорошо, хорошо, – поспешно согласился Мезерницкий и поискал глазами, кого бы привести в качестве примера: владычка Иоанн не очень подходил. Граков – тоже нет. Василий Петрович… увы. Пример явился, как заказывали. Артём сразу вспомнил, кто это и как его зовут – Шлабуковский, артист. Это он лежал с лихорадкой в больнице и объяснил Артёму, что ему который день ставят градусник с чужой температурой. Вернее сказать – с его, Шлабуковского… Но это был другой человек! Во-первых, он был в чёрных перчатках с белыми стрелками. Во-вторых, с тростью. В-третьих, в ботинках с замшевым верхом и отличных, от портного, брюках. Наконец: в твидовом пиджаке. – Вы опять вынесли на себе весь театральный реквизит, душа моя, – сказал Мезерницкий. Шлабуковский равнодушно, со скрытым весельем отмахнулся. Похоже, он тоже узнал Артёма. – Ну, что, спа́ла температура? – спросил Шлабуковский. – У нас же общая температура, – ответил Артём. – Судя по вам, спа́ла! Шлабуковский почти беззвучно захохотал, кажется, очень довольный шуткой. Артём никогда не видел такой смех – неслышный, но заразительный. – Шлабуковский, прекратите ваш припадок удушья; когда вы наконец научитесь смеяться вслух, – донимал его Мезерницкий, но, похоже, они были настолько дружны, что вправе были не обращать друг на друга внимания. – У вас там шарлотка подгорает, – сказал Шлабуковский с большим достоинством и поставил трость в угол, положив сверху перчатки. – Чёрт! – сказал Мезерницкий по поводу шарлотки; владычка Иоанн перекрестился, Мезерницкий выпил залпом свою дрянь, Артём понял, что ему тоже пора, но спросил у Шлабуковского: “А вы?” – тот оглядел стол и ответил: “Чуть позже!” – с таким видом, словно через семь минут должны будут принести его любимое шампанское 1849 года. Артём выпил. Чувство было такое, словно ему плеснули в рот и заодно в глаза краску, перемешанную с кислотой, – это не глоталось, но жгло и душило. |