Онлайн книга «Честный проигрыш»
Солнце надело шляпу — Гей-гей-гей-гей ура! Солнце надело шляпу, Выходит оно со двора. В кухне стоял запах гнили. Трудно было понять, от чего он исходит. Нужно избавиться наконец от этих молочных бутылок, подумал Таллис. В некоторых из них образовались странные сгустки, напоминающие заспиртованные в пробирках человеческие органы. Вытащить эти сгустки было очень трудно. Когда он пытался в последний раз, засорилась раковина. Таллис со стуком захлопнул кухонную дверь, и сразу же масса предметов посыпалась с полок. Некоторые мгновенно обрели способность к передвижению и шустро покатились ему под ноги. Он отшвырнул их, и они взвизгнули, но не от боли, а от смеха. Едкий запах смешался с теми, что уже наполняли кухню. Не чувствуя себя в силах заняться бутылками, он сел к столу, где на расстеленных газетах лежали его книги и тетради. Машинально опустил голову на стол, потом сразу же поднял ее. Солнце надело шляпу — Гей-гей-гей-гей, ура… Таллис сумел найти дополнительные вечерние занятия, и это давало пять гиней в неделю, но курсы помещались за Гринфордом, и дорога туда и обратно обходилась ему в десять шиллингов. К тому же эти занятия приходились как раз на тот день, когда обычно собиралась подкомиссия по вопросам жилищного строительства, и перенести то или другое пока не удавалось. Кроме того, новая группа хотела заниматься историей профсоюзного движения в Европе — вопрос, сведения по которому были у Таллиса достаточно отрывочными и поверхностными. А среди слушателей было два молчаливо пофыркивающих субъекта откуда-то из Центральной Европы, почти несомненно осведомленных гораздо лучше, чем он. Все это нужно было как-то уладить. Как чудовищно не хватает его работе размеренности и упорядоченности, подумал он. А думать в последнее время уже и просто не удается. Покой, необходимый для течения мыслей, напрочь исчез из жизни. Все сводится к какому-то сшиванию на скорую руку и наложению заплат, к попыткам обойтись хоть как-то пригодными полуфабрикатами и избежать явного позора. Вздохнув, он потянулся к «Geschichte und Klassenbewustsein». Шум проезжающего по улице транспорта ровно гудел в ушах. Зловонная духота Ноттинг-хилла давила на крышу, давила на голову. Он представил себе, каково сейчас в поле. В поле, среди высокой свежей зеленой травы и маленьких вьюнков-цветочков, он лежал, распластавшись, вдыхая запахи мха и влажной земли, а рядом лежала его сестра. — Таллис! Таллис проснулся. Рядом стояла Морган. В небесно-голубом льняном костюме и белой блузке, она лучилась энергией. Щеки горели от солнца. Войдя, она закрыла за собой дверь. Таллис попробовал встать, беспорядочно сдвинул книги и чуть не упал со стула. — Ты спишь днем. А я-то считала, что у тебя масса дел. — У меня масса дел, — сказал Таллис. — Садись вот сюда. — Нет уж, спасибо, только не сюда. Здесь жутко пахнет. — Да, нужно прибраться. — А уборщицу завести ты не можешь? — Нет. — Ну и видок же у тебя! Почему ты не бреешься? Щетина на лице кажется седой, но, может быть, это просто грязь? И что это за дурацкая грязно-белая тряпка на шее? Носи или приличный галстук, или рубашку с открытым воротом. И уж если ты хочешь закатывать рукава, то закатывай их аккуратно, а то они смотрятся прямо как старый тряпочный мешок. — А ты выглядишь потрясающе, — сказал Таллис. — От тебя веет цветами, полями и всем, что растет за городом. — Экое у тебя поэтическое настроение. Ее присутствие вызвало в Таллисе вспышку спонтанной радости. На этот раз ему не стало дурно. Он просто безумно, как щенок, обрадовался. — Господи, как я рад, Морган. Видеть тебя — такое блаженство. — Не надо такой патетики. Питер дома? — Нет, он пошел повидаться с Хильдой. — А что это за мерзкий шум? — Радио сикха. — У меня тут письмо для Питера. Я написала его в такси. — О! — Передашь ему? — Да. — Ты какой-то обескураженный. — Разве ты пришла не ко мне? — спросил Таллис. И тут же умоляюще добавил: — Сядь, пожалуйста. Не стой так, словно ты сейчас уйдешь. — В твоей помойке есть хоть одна чистая газета? — Вот. Сегодняшний «Дейли Уоркер». Аккуратно расстелив газету, Морган села. Таллис устроился напротив и не сводил с нее глаз. — Так не забудешь передать письмо? — Нет. — Прекрасно. Надеюсь, ты не ревнуешь? — Ты не готова так, как надо, позаботиться о Питере, и поэтому я просил тебя не заигрывать с ним. — А кто говорит, что я не могу о нем позаботиться? — Ты не способна на это! — воскликнул Таллис. — У тебя нет ни времени, ни чувства ответственности. — Какие строгости! — Питер влюблен в тебя. — Значит, ты все же ревнуешь! — Хорошо, черт возьми, да, ревную. — А совмещать проповеди и ревность немыслимо. — Почему? Я отлично знаю, что ты дико безответственна. И теперь пишешь ему, скорее всего, любовные письма. — Если б ты только слышал свой тон! — вскинулась Морган. — Так вот же: я не пишу ему любовных писем. От тебя можно спятить! Прочти письмо. Оно не заклеено. — Я не хочу его читать. Оно меня не касается. — Приятно, что ты сознаешь это. Хорошо, я прочитаю его вслух. Вытащив из конверта письмо, Морган прочла: «Милый Питер, пишу совсем коротко, чтобы ты знал, что я на некоторое время уезжаю из Лондона, и не пытался со мной связаться. Поиски работы заставляют меня поехать в Оксфорд и еще в целый ряд мест. Как только вернусь, сразу дам знать. Будь хорошим мальчиком. Посылаю тебе самый нежный привет. Морган». — Ну как, это любовное письмо? — Нет, лживое. — Что ты хочешь сказать? — Все в нем неправда. Ты не едешь в Оксфорд и еще в целый ряд мест. Я прав? Морган вложила письмо в конверт. Затем с раздраженным возгласом разорвала его на кусочки. Бросила обрывки на стол и взглянула на Таллиса: — С тобой невыносимо трудно. — Я люблю тебя, — сказал Таллис. — Оставь этот бред слабоумного. Кстати, я ведь пришла к тебе, дело было не только в письме Питеру. — Я так рад! Хочешь чаю? — Нет. Я поняла, что хочу получить развод, и как можно скорее. В ответ Таллис молча взглянул на нее. Потом повернулся к газовой плите. |