Книга Обман, страница 86 – Валерио Эванджелисти

Мишель, обхватив Жюмель, испытывал уже первые содрогания наслаждения, но ему достало сил ответить:

— Сизисоф.

Фернель кивнул.

— Верно. Я посвящаю это мгновение року, богу всех богов. В час первый он имеет вид кота, и имя ему Фаракоунеф.

— В час второй он имеет вид собаки, — продолжил Симеони, — и имя ему Соуфи.

— В час третий он имеет вид змеи, — откликнулся Бассанген, — и имя ему Аберан Немане Фоуф.

Грохот ударов начал стихать, люстра перестала раскачиваться. Нищий, пролезший в комнату через окно, застыл в неподвижности, и из-за занавески высовывались спутанные волосы и вытаращенные глаза.

Мишель смутно воспринимал все происходящее. Бедра его ритмично двигались, живот толчками прижимался к животу Жюмель, которая, закрыв глаза, тихо постанывала. Временами глаза открывались и глядели на мужа отрешенным, повлажневшим взглядом. Ногами она обхватила бока Мишеля, помогая и понуждая его двигаться.

— В час четвертый он имеет вид скарабея, — продолжал Фернель, — и имя ему Сезенипс.

Симеони эхом отозвался:

— В час пятый он имеет вид осла, и имя ему Энфанхоуф.

Теперь была очередь Бассантена:

— В час шестой он имеет вид льва, и имя ему Байсолбай, и он контролирует время.

Нищий, пролезший в комнату, поспешно исчез, так же бесшумно, как и появился. Все затихло: ударов не было слышно, люстра больше не качалась. Мишель тяжело дышал, и его дыхание смешивалось с прерывистым дыханием Жюмель. Оба чувствовали, что их наслаждение близится к кульминации.

— В час седьмой он имеет вид козы, и имя ему Оумесфоф, — продолжил Фернель.

— В час восьмой он имеет вид Быка, и имя ему Дати-Фе, невидимый, — отозвался Симеони.

И тут, вместо того чтобы ответить ему в тон, Якоб Бассантен раскинул руки в стороны.

— Час восьмой есть час последний, как и восьмое небо последнее. И они сосуществуют с тремястами шестьюдесятью пятью сферами Абразакса, нашего солнца.

Мишель потерял власть над собой. Неистово сжимая грудь Жюмель, он чувствовал, как волнами изливается семя. Жюмель стиснула ягодицы мужа и потянула его на себя, словно желая сильнее насладиться влажным даром. Они тесно прижались друг к другу, слившись в одно целое.

Когда же затих последний спазм, Мишель приподнял голову, которая медленно кружилась. Только сейчас он заметил, что на пороге комнаты, опираясь на палку, стоит Ульрих. В глазах старика не было угрозы, только усталость и упрек. Голос звучал слабо:

— Мишель, ты пожелал аннулировать инициацию огнем. Жаль, я так на тебя рассчитывал. Но игра еще не сыграна, и ты это прекрасно знаешь. В ином месте и в другое время мы снова встретимся.

Шаркая ногами, старик удалился. Пентадиус, который, как всегда, стоял у него за спиной, бросил на всех злобный взгляд и последовал за учителем.

Встретившись с глазами Жюмель, Мишель прочел в них счастье и тревогу, словно она ждала неминуемого расставания. Он крепко ее обнял и долго успокаивал ласками и поцелуями, пока Фернель не тронул его за плечо.

— Дело сделано, мы победили, по крайней мере сейчас. Можете одеться.

Мишель неохотно оторвался от жены. Когда они поднимались с пола, Жюмель указала на плечо Мишеля:

— Смотри, крестообразный шрам исчез!

Мишель покосился на плечо и краешком глаза увидел, что так оно и есть. В смущении он встал, опираясь на руку Фернеля. Только теперь он застыдился своей наготы и поспешно поднял с пола тунику.

Жюмель, напротив, голышом чувствовала себя прекрасно. Она спокойно взяла одежду, которую ей протянул Бассантен, и не спеша оделась. Потом заметила:

— Если я правильно поняла, я имею право еще на триста шестьдесят четыре таких мгновения.

Фернель, обычно серьезный, расхохотался.

— Да, мадам, даже если не будет ни молитв, ни свидетелей, ни нарисованных на земле змей. Достаточно будет только призвать одного из хранителей небесных сфер.

Жюмель скорчила гримаску.

— Вот что меня беспокоит: мой муж действует на публике гораздо лучше, чем наедине.

Мишель собрался было возразить, как от удивления у него перехватило дыхание. Симеони отодвинул занавеску, и комнату озарили солнечные лучи.

— Но ведь была ночь! — воскликнул Мишель.

Симеони ответил:

— А почему вы в этом так уверены? Там, где проходит Ульрих, время изменяется, и призраки прошлого и будущего обретают материальность под покровом тьмы. Мы думали, что на улице ночь, а время бежало, следуя неизвестным нам ритмам.

Он указал на улицу.

— Важно то, что там нет больше монстров, а только обычные прохожие. Ну, впрочем, не совсем обычные… прямо к вашему дому бежит мальчик.

— Мальчик?

В дверь постучали.

— Пойду открою, — сказала Жюмель, не обращая внимания на то, что одета в слишком легкомысленную тунику.

Она вернулась вместе с юным пажом в роскошной ливрее, который, хоть и озирался по сторонам вытаращенными глазами, о своих обязанностях не забывал.

— Господа, кто из вас доктор Нострадамус?

— Я, — ответил Мишель.

Паж протянул ему желтый, весь покрытый печатями конверт.

— Сударь, я уполномочен сообщить вам содержание этого послания: вас приглашают ко двору. Письмо написано самой королевой Екатериной Медичи. Вы должны выехать тотчас же.

У всех присутствующих вырвался возглас удивления. Слова Жюмель прозвучали с горьким разочарованием:

— А как же триста шестьдесят четыре раза?

Но никто не обратил на нее внимания. Фернель положил трясущуюся руку на плечо Мишеля.

— Друг мой, это ваш час, — торжественно сказал он, — Теперь вы настоящий маг, прошедший посвящение добром. Вы можете спокойно, на равных смотреть в лицо власть имущим. Я очень за вас счастлив.

Мишель чувствовал себя не таким счастливым.

— А Ульрих? — спросил он, выразив только одну из всех беспокоящих его мыслей.

— Вы встретите его снова. Решающий бой еще впереди, он сам вам это сказал. Но сейчас пусть он вас не заботит. Бегите паковать вещи!