Книга Агнец, страница 14 – Кристофер Мур

Джошуа посмотрел на моего отца: голый по пояс, тот обтесывал камень величиной с целого осла. Дюжина рабов ждала, когда глыбу можно будет поднять на место. Отец был весь в серой пыли, а между напряженными мышцами по спине и рукам текли темные ручьи пота.

— Алфей, — окликнул его Джошуа, — а когда мы научимся, работать станет проще?

— Легкие забиваются каменной пылью, глаза начинает резать от солнца и крошки из-под зубила. Все силы и саму кровь свою вкладываешь в каменные постройки для римлян, а они отбирают твои заработанные деньги как налоги, чтобы кормить своих солдат, которые приколачивают к крестам твоих собратьев, поскольку те хотят быть свободными. Ты срываешь себе спину, кости скрипят, жена пилит, дети разевают голодные рты, будто птенцы в гнезде. Каждую ночь падаешь без сил в постель, усталый и избитый, молишь Господа, чтобы послал тебе ангела смерти и тот забрал бы тебя во сне, чтоб тебе не пришлось встречать новое утро. Но есть и свои минусы.

— Спасибо, — ответил Джошуа и посмотрел на меня, вопросительно воздев бровь.

— А мне, к примеру, нравится. Я готов камней потесать. Посторонись, Джош, у меня аж зубило горит. Перед нами вся жизнь разлеглась нескончаемым базаром, и я жду не дождусь, когда смогу вкусить всех сластей, что она сует нам прямо в рот.

Джош склонил голову набок, словно очень удивленная собака.

— Из ответа твоего отца я этого не понял.

— Это сарказм, Джош.

— Сарказм?

— От греческого «саркасмос». Кусать губы. Означает, что ты говоришь не то, что думаешь на самом деле, но люди тебя понимают. Изобрел я, назвал Варфоломей.

— Ну, если это назвал деревенский дурачок — штука стоящая, в этом я убежден.

— Вот видишь, ты все понял.

— Что понял?

— Сарказм.

— Да нет же, это я и хотел сказать.

— Ну еще бы.

— И это сарказм?

— Думаю, ирония.

— А какая разница?

— Понятия не имею.

— Так ты сейчас иронизируешь, да?

— Нет. Вообще-то не знаю.

— Может, лучше дурачка спросим?

— Во-от, теперь-то уж точно понял.

— Что?

— Сарказм.

— Шмяк, ты уверен, что тебя сюда не дьявол прислал, чтоб меня злить?

— Фиг знает. И как, у меня получается? Ты злишься?

— Ага. И руки болят от зубила и молотка. — И он дерябнул по зубилу деревянным молотком так, что нас обсыпало градом каменных осколков.

— Может, меня сюда послал Господь, чтобы я убедил тебя стать каменотесом, а тебя бы так достало камни тесать, что ты бы поскорее пошел и сделался Мессией.

Он снова ударил по зубилу, после чего долго отплевывался от каменной крошки.

— Я не умею быть Мессией.

— И что с того? Неделю назад мы не умели тесать камни, а погляди на нас теперь. Как только поймешь, что делаешь, все станет легче.

— Опять иронизируешь?

— Господи, надеюсь, что нет.

Грека, нанявшего моего отца строить дом, мы увидели только месяца через два. Низенький мягкотелый человечек в тоге такой же белой, как у жрецов-левитов, а по краю золотом выткан орнамент из сплетающихся прямоугольников. Грек прибыл на паре колесниц, за которыми своим ходом следовали два раба-прислужника и полдюжины телохранителей — похоже, финикийцев. На паре колесниц — потому что в первой с возничим ехал он сам, а к ней была прицеплена вторая, и в ней стояла десятифутовая мраморная статуя голого мужика. Грек выбрался из повозки и направился прямо к моему отцу. Мы с Джошуа месили раствор, но остановились посмотреть.

— Кумир, — сказал Джошуа.

— Вижу, — сказал я. — Но если уж речь зашла о кумирах, Венера у городских ворот мне больше нравится.

— Нееврейская статуя, — сказал Джошуа.

— Явно нееврейская. — Мужское достоинство статуи, хоть и внушительное, осталось необрезанным.

— Алфей, — сказал грек, — почему ты еще не настелил пол в гимнасии? Я специально привез эту статую, чтобы стояла в гимнасии, а вместо гимнасия только яма в земле.

— Я же тебе говорил — тут грунт непригоден для строительства. Я не могу строить на песке. Пришлось заставить рабов рыть котлован, пока не уткнулись в скальную породу. Теперь котлован нужно завалить камнями и все утрамбовать.

— Но я уже хочу поставить статую, — заныл грек. — Ее мне из самих Афин привезли.

— А ты хочешь, чтобы вокруг твоей драгоценной статуи весь дом обрушился?

— Не смей со мной так разговаривать, еврей. Я тебе хорошо плачу, чтобы ты мне строил.

— Я и строю, притом качественно, а это не значит — на песке. Поэтому убирай свою статую на склад и не мешай мне работать.

— Все равно выгружайте. Эй, рабы, помогите выгрузить мою статую. — Грек обращался к нам с Джошуа. — Все вы, помогайте выгружать. — Он ткнул в рабов, которые с его прибытия только делали вид, что работают: они пока не сообразили, стоит ли им выглядеть частью проекта, которым недоволен заказчик. Все подняли головы с удивленным выражением на лицах: «Кто, я?» — а на всех языках, я заметил, это звучит одинаково.

Рабы сгрудились у колесницы и принялись развязывать веревки. Грек посмотрел на нас с Джошем:

— Вы оглохли, рабы? Помогите им! — Он подскочил к своей колеснице и вырвал у возничего хлыст.

— Они не рабы, — сказал отец. — Это мои подмастерья.

Грек молнией развернулся к нему:

— А мне какое дело? Шевелитесь, сопляки! Ну?

— Нет, — ответил Джошуа.

Мне показалось, что грек сейчас лопнет. Он поднял хлыст.

— Что ты сказал?

— Он сказал — «нет». — Я шагнул к Джошуа.

— Мой народ считает, что статуи — кумиры. Это грех, — сказал отец, и в голосе его звучала паника. — Мальчики просто хранят верность нашему Богу.

— А это — статуя Аполлона, единственного подлинного бога, и они сейчас помогут ее выгрузить, да и ты вместе с ними, или я найду себе другого строителя.

— Нет, — повторил Джошуа. — Мы не станем.

— Во-во, лепрозная банка верблюжьих соплей, — подтвердил я.

Джошуа глянул на меня с отвращением:

— Господи, Шмяк…

— Что, перебор?

Грек завизжал и взмахнул хлыстом. Перед тем как прикрыть голову руками, я успел заметить только, что отец мой кинулся к греку. Я бы принял удар за Джоша, только без глаза оставаться не хотелось. Я уже внутренне съежился, но хлыст меня не ужалил. Раздался глухой стук, потом что-то лязгнуло, а когда я отнял руки от лица, грек уже валялся на спине, вся тога в пыли, и рожа его побагровела от злости. Хлыст вытянулся за ним во всю длину, и на самом кончике утвердился подкованный сапог центуриона Гая Юстуса Галльского. Грек перекатился по земле, уже готовый обрушить весь свой гнев на того, кто посмел остановить его руку, но, увидев римлянина, сник и сделал вид, что его просто одолел кашель.