
Онлайн книга «Агнец»
![]() — Мне будет холодно, — сказал Джошуа. Старый добрый грех Онана. Хочешь не хочешь, а вспомнишь. Грех Онана. Проливать семя на землю. Дергать гуся. Валить верблюда. Козлить осла. Сечь фарисея. Онанизм — грех, на правильное овладение коим требуются сотни часов практики, — по крайней мере, в этом я себя убеждал. Господь прикончил Онана за пролитие семени (Онана, не Господа. Семя Господа оказалось моим лучшим другом. Представьте размер своих неприятностей, если б вы действительно пролили семя Господа на землю. Поди докажи потом). По Закону, если ты вступил в непосредственный контакт с «ночными поллюциями» (и это вовсе не то, чем по ночам твоя выхлопная труба загрязняет атмосферу, — у нас в то время автомобилей не было), следует очиститься погружением в воду и до следующего дня к другим людям и близко не подходить. Примерно в возрасте тринадцати лет я много времени проводил в нашей микве и поблизости от нее, но с покаянием в одиночку жульничал. То есть это же все равно не решит проблему, так ведь? По утрам с меня часто лило ручьями, и я весь дрожал после купальни, когда мы встречались с Джошуа, чтобы идти вместе на работу. — Опять проливал семя свое на землю? — вопрошал он. — Ну. — Ты нечист, знаешь? — Ага, я от очищения уже весь сморщился. — Мог бы и перестать. — Пытался. Наверное, меня бес дразнит. — Я могу тебя исцелить. — Фига с два, Джош. Хватит того, что я на себя руки налагаю. — Так ты не хочешь, чтобы я из тебя беса изгнал? — Надеюсь, я его первым загоняю до смерти. — Я ведь могу книжникам настучать, и они прикажут забить тебя камнями. (Джош всегда был готов прийти на помощь другу, точно вам говорю.) — Это, наверное, подействует, но сказано же: «Когда в лампаде кончается масло, дрочила сам освещает себе путь к спасению». — Нигде такое не сказано. — Сказано-сказано. Э-э… у Исайи. — Не сказано. — Джош, читай Пророков. Как ты собираешься быть Мессией, если не знаешь, что говорится у Пророков? Джошуа поник: — Конечно, ты прав. Я хлопнул его по плечу. — Пророков еще успеешь выучить. Давай зарулим на площадь — может, какие девчонки за водой пришли? Конечно, искал я только Мэгги. Всегда одну только Мэгги. К тому времени, как мы вернулись в Сефорис, солнце уже поднялось высоко, но обычный поток торговцев и крестьян из врат Венеры не тек. Римские солдаты останавливали и обыскивали всех, кто пытался выйти из города, и потом заворачивали их обратно. Снаружи толпились мужчины и женщины — среди них мой отец и несколько его помощников. — Левий! — Отец подбежал к нам и оттеснил на обочину. — Что происходит? — спросил я с самым невинным видом. — Ночью убили римского солдата. Работы сегодня не будет — возвращайтесь домой и никуда не выходите. И матерям передайте, чтобы детей не выпускали. Если римляне не отыщут убийцу, солдаты будут в Назарете еще до полудня. — Где Иосиф? — спросил Джошуа. Отец положил руку Джошу на плечо. — Его арестовали. Должно быть, пришел на работу раньше всех. Его нашли на самой заре возле трупа солдата. Я знаю только, что нам успели крикнуть из города: римляне никого не выпускают и не впускают. Джошуа, передай маме, чтобы не волновалась. У Иосифа все будет в порядке. Он добрый человек, Господь его не даст в обиду. А кроме того, если бы убил он, его бы давно уже судили. Джошуа попятился, едва не споткнувшись на одеревеневших ногах. Смотрел он прямо перед собой, но, вероятно, ничего не видел. — Отведи его домой, Шмяк. Как только смогу, приду. Попробую узнать, что сделали с Иосифом. Я кивнул, взял Джошуа за плечи и увел. Пройдя несколько шагов по дороге, он сказал: — Иосиф искал меня. Он работает на другом краю города. К дому грека он только за мной пришел. — Давай скажем центуриону, что мы видели, кто убил солдата. Нам он поверит. — А если он поверит, что это сикарии, каково будет Мэгги и ее семье? Я не знал, что ему ответить на это. Джошуа прав, а мой отец — нет: у Иосифа не все в порядке. Римляне сейчас его допрашивают, может, даже пытают, чтобы вырвать у него имена сообщников. Он ничего не знает, но его это не спасет. А показания сына не просто не спасут Иосифа, но отправят на крест еще больше народу. Так или иначе, прольется много еврейской крови. Джошуа стряхнул мою руку и побежал к оливковой роще. Я двинулся было следом, но он вдруг развернулся, и от ярости в его взгляде я примерз к месту. — Подожди, — сказал он. — Мне нужно поговорить с отцом. Почти час я ждал на обочине. Когда Джош вынырнул из рощи, на лице его будто лежала несмываемая тень. — Я заблудился, — сказал он. Я ткнул себе за спину: — Назарет — туда, Сефорис — в другую сторону. Ты — посередине. Полегчало? — Ты понял, о чем я. — Стало быть, папа не помог? Мне всегда было странно спрашивать у Джошуа про его молитвы. Нужно было видеть, как он молится, — особенно в те дни, пока мы не вышли в странствие. Сплошной напряг и трясучка, будто человек одной силой воли пытается одолеть лихорадку. Никакого умиротворения. — Я один, — сказал Джошуа. Я ущипнул его за руку — довольно сильно: — Значит, ты не почувствуешь. — Аи! Чего щиплешься? — Прости, некому тебе ответить. Ты тут совсеееем одииииин! — Я одинок! Я заехал ему с размаху по корпусу. — Так ты не будешь возражать, если я тут вколочу в тебя страх господень? Он загородился руками и отскочил: — Нет, не стоит. — Значит, ты не одинок? — Наверное, нет. — Хорошо, тогда подожди меня тут. Я сам с твоим отцом поговорю. — И я потопал в оливковую рощу. — Чтобы с ним побеседовать, вовсе не нужно туда ходить. Он повсюду. — Ага, щас. Много ты понимаешь. Если он повсюду, почему ж ты одинок? — Верно подмечено. Я оставил Джошуа на дороге, а сам пошел молиться. И молился я так: — Отче наш, иже еси на небеси, Господь отца моего и отца моего отца, Господь Авраама и Исаака, Господь Моисея, который поистине вывел народ наш из Египта, Господь Давида и Соломона, — короче, ты сам знаешь, кто ты такой. Отец небесный, я далек от мысли подвергать сомнению суждения твои — ты же все-таки всемогущ и Господь Моисея и всех вышеперечисленных, — но что же ты творишь с этим несчастным пацаном? Он же Мессия, правильно? И ты ему что — этот свой трюк с проверкой веры, как Аврааму, устраиваешь? Если ты еще не заметил, он тут маринуется, себя не помня: убийство видел — раз, отчим его под арестом — два, и, вероятнее всего, целую кучу твоего народа (а ты сам не раз упоминал, что это твой избранный и любимый народ, и, кстати сказать, я сам к нему принадлежу) римляне будут мучить и убьют, если только мы… то есть он чего-нибудь не сделает. Так вот что я тебе хочу тут сказать: не мог бы ты — примерно так же, как поступил с Самсоном, которого филистимляне загнали безоружного в угол, — кинуть парню косточку? |