Онлайн книга «Черные яйца»
|
Такая жизнь была бы хороша для начала, в романтический период знакомства, в качестве этакого авангардного медового месяца. Но по прошествии года бродяжничества Ольга, пролежав неделю под кухонным столом, взвыла. Леков откликнулся на стенания любимой традиционным образом предложил пойти прогуляться и выпить портвешку. Именно в этот день и состоялась их встреча с Огурцом и Борисычем и, конечно, Стадникова думала что сам Бог, сошедший с небес на этот раз в образе пожилого, небритого и полупьяного работяги услышал ее мольбы и выделил отдельное жилье. * * * — Его шаги, — повторил Ихтиандр. — Сука. Ну, сейчас я ему устрою. Стадникова покосилась на Куйбышева, но на защиту своего любимого не бросилась. — Может быть, он, все-таки, с бабками? — с робкой надеждой в голосе произнес Царев. — Всякое бывает. — Ага. Бывает. Много чего бывает. Я однажды с бодуна стакан подсолнечного масла махнул. Думал — сухое вино. Ихтиандр мрачно усмехнулся. — Бывает такое, да. Только, чтобы этот мудак с бабками пришел — такого не бывает. Такого не было и не будет никогда. — У, е-е…. тать! — Царев хлопнул ладонью по столу. — Ты же сам дал добро. — Я? Ихтиандр поднял голову и посмотрел на потолок. Потолок пузырился желтоватой эмульсионкой. — Да, я, — с отвращением констатировал Ихтиандр. — Бля, живем, как свиньи… Он смачно плюнул на пол. Стадникова вздрогнула, но снова промолчала. — Я, — повторил Ихтиандр. — Но как складно он пел… И, главное, бабки же взял! Это мы мудаки с тобой. Нужно было за ним в Москву лететь! И брать на месте. А теперь… Теперь что с него возьмешь, с козла… — Чай будете? — спросила Стадникова замогильным голосом. — А водка кончилась? Царев посмотрел на хозяйку глазами, полными тоски. — Водка кончилась. — Как это — кончилась? Непонятно, как он умудрился открыть входную дверь настолько тихо, что никто из сидящих на кухне этого не услышал. Ведь шаги, шарканье и даже тяжелое дыхание поднимавшегося по лестнице Лекова не обмануло слуха ни Ихтиандра, ни Царева и уж, тем более, Стадниковой. — Как это — кончилась? Леков, бесшумно появившийся на кухне, улыбался. — Гх… — задохнулся Ихтиандр — Гх… Это ты?.. — Нет, это Джон Леннон. Водка есть! Знаете, был такой писатель — Марк Алданов? Стадникова, Царев и Ихтиандр молча смотрели на Лекова. Посмотреть было на что. — Так вот, — продолжил Леков. — Алданов — великий человек. Друг Набокова, между прочим. — Кого? — спросил вспотевший от гнева Ихтиандр. — Да не важно, — махнул рукой Леков. — Короче, он сказал… В смысле, Алданов, конечно… Сказал — водку пить любую можно и должно. Василек был одет в старые, вытянутые на коленях тренировочные штаны, клетчатую, застиранную, давно потерявшую цвет рубашку и домашние тапочки. Приглядевшись, зрители заметили, что тапочек, собственно, был один и надет он был на левую ногу. Сам же тапочек, при этом, был, явно и безоговорочно правым. Стопа левой ноги весело улыбалась кончиками испытавших, по-видимому, самые разные перипетии долгого путешествия из Москвы в Петербург пальцев, выглядывающих из дыр грязного черного носка. В одной руке Леков изящно держал букетик полевых цветов, в другой — литровую бутылку «Столичной» в экспортном исполнении. Бутылка была открыта и наполовину пуста. — Ну, наливай, — пустым голосом сказал Ихтиандр. Леков бодро шагнул к столу, икнул и посмотрел на Стадникову. — Олюшка! Солнце мое! Будешь водочку? — Ты деньги привез? — спросила Стадникова. — Деньги? Что такое деньги? Тлен! Вот тебе цветочки, радость моя, я сам собирал, сам рвал, сам нес… Любовь моя не знает границ… — Дай-ка мне, — Царев осторожно вынул из дрожащих пальцев Лекова бутылку, налил в стоящие на столе рюмки и посмотрел на Ихтиандра. — Ну, что делать будем? — Пить! — крикнул Леков, энергично махнув букетом, смазав при этом Стадникову по лицу. — Пить! А что нам еще остается? За наше светлое будущее! За нашу победу! За то, что солнце еще светит, а трава… Это… Зеленеет. Ура! Леков стоял от стола метрах в двух, но Ихтиандру вдруг показалось, что Василек схватил рюмку не сходя с места. Она как-то мгновенно оказалась в его руке, Василек поднес ее к губам, поцеловал и поднял над головой. — За то, что мы живем! За то, что мы любим друг друга! За то, что у нас есть музыка, у нас есть прекрасные женщины! За то, что мы молоды и что у нас все впереди! Ихтиандр прикрыл глаза, быстро опрокинул в рот водку, рыгнул и, не поднимая век, тихо спросил: — Деньги где? — Деньги? Что такое деньги? Тлен и прах. Деньги — пустое. Пошли, лучше, браться мои, прогуляемся. Погодка — полный ништяк… — Деньги где? — Ихтиандр повторил вопрос, на этот раз с открытыми глазами. И глаза эти ничего хорошего Лекову не сулили. — Деньги…Да привезу я деньги, е-мое… Леков поднес ко рту стакан, икнул, выронил его на пол, попутно залив водкой свои грязные спортивные штаны, согнулся пополам и мелкими шажками, но с удивительной быстротой зашаркал в сторону туалета. — Попали, — тихо констатировал Царев. — Вот попали, так попали. — И как же, сука, нас так убедительно напарил? — покачал головой Ихтиандр. — Придется тебя Суле сдавать. А что делать? Что? Он посмотрел на Стадикову, которая безучастно пила водку медленными глотками, как будто это и не водка была, а так, чаек тепленький. — Нечего делать, — ответил он сам себе. — Нечего. — Да брось ты, елы-палы! Леков сделал шаг к Куйбышеву и обнял его за плечи. — Брось! Пустое это! Найдем мы денег! — Где, если не секрет? — Не знаю. Не знаю. Но, уверен — найдем!. — Родишь ты их, что ли? — с нескрываемой злостью в голосе вскрикнула Стадникова. — Родишь? А? — Это ты родишь, Оленька! Леков широко улыбнулся. — Слушайте, братцы! Леков похлопал себя по бедрам, забыв о том, что в тренировочных штанах, сползших с его худого живота и норовивших сползти еще ниже, нет карманов. — Братцы! — повторил он. — У вас есть бабок маленько? Может еще водочки возьмем, а? Я в доле буду… Ну. потом, когда раскручусь, отдам. Вы же меня знаете. — Теперь знаем, — сказал Царев. — Ну чего, я пошел в магазин. По такому случаю грех не нажраться… — Дать бы тебе по жбану хорошенько, — заметил Ихтиандр, скрипнув зубами. Замечание было направлено, разумеется, Лекову, который закивал головой и улыбнулся еще шире, хотя, казалось, что шире уже нельзя. |