Онлайн книга «Бабочка на штанге»
|
— Мальчишки ее починят, и будет у нас парусный корабль, — объяснила Рина. — Здесь рядом Ново-Камышинское озеро… Внутри Пуппельхауса было светло от квадратных солнечных лучей. Пахло краской и стружками. Между окон, конечно же, были прибиты колеса. Некоторые — с оплетенными золотой соломой спицами. Лежали вдоль стен доски. Там и тут стояли (и валялись) старые стулья, скамейки и табуреты разной величины и формы. Несколько бочек с крепкими днищами возвышались посреди сарая — видимо, служили столами. Над окнами тянулись антресоли. Такие узкие балкончики на подпорках и с точеными столбиками перил. А в дальнем конце Пуппельхауса колотили молотками по доскам трое мальчишек. — Эй, работники! — окликнула их Рина. — У нас гости! Мальчишки выпрямились, уронили молотки и пошли нам навстречу. Я внутренне напружинился. Незнакомые ребята — это всегда неизвестность. Какие они, как отнесутся к тебе? Другие люди умеют знакомиться без опаски, а я всегда поначалу настораживался. Но ребята улыбались по-хорошему. — Привет, — сказал самый маленький и щуплый. Протянул руку с ободранной на пальцах кожей. И два других сказали «привет», и каждый тоже протянул руку… Они были непохожи друг на друга. Щуплый — он словно в гости собрался: в отглаженных светлых брюках, белой рубашечке. Но весь этот костюм был в опилках, стружках и каплях краски. А в синих глазах прыгали искры (тоже синие). Другой мальчишка — плотный, круглощекий, с деловитым выражением на лице (у меня даже мелькнуло в голове прозвище — «Прораб»). Его камуфляжный наряд тоже был в мусоре. Третий — худой, вроде меня, высокий и курчавый, как Пушкин в лицее. В разноцветных трусах до колен и обвисшей джинсовой безрукавке. Глянешь со стороны — пугало с грядки. А глянешь в глаза — и обязательно улыбнешься в ответ. Щуплый сказал, что он — Костик. А Рина добавила: — Это он умеет примагничивать утюги. И нашел в поле велосипедик… Надо же! Мне казалось, что живой магнит должен быть крупным парнем с грудью, как у молотобойца, а этот… ну, кузнечик, да и только. Костик стеснительно опустил ресницы. «Прораба» звали Яковом, и оказалось, что именно он придумал название «Пуппельхаус». Яков скромно объяснил: — Бабушка говорит, что правильнее было бы «Пуппенхаус». Но, по-моему, «пуппель…» звучит лучше. — Да. По-театральному, — добавил «Пушкин» в разноцветных трусах. Звали его «Серый». В смысле Сергей. Рина сказала, что Серый у них главный сценарист. Иначе говоря «придумыватель сказок», которые будут показывать в Пуппельхаусе. Сейчас он сочиняет пьесу под названием «Шумный бал со всех сторон». Пьеса — очень подходящая для открытия театра. Потому что в ней могут участвовать любые куклы — персонажи из всяких других пьес. Они будут плясать, петь, устраивать друг другу шуточки и читать стихи. Я недоверчиво спросил: — Рин… и всех этих кукол будешь водить ты? — Нет, конечно! У нас это многие умеют! Я же тебе говорила… — А я не умею, — забавно вздохнул Костик. — То есть умею, но не бумажных и тряпичных, а только жестяных… — Да, у Железкина есть собственный персонаж, подтвердил Серый. — Петух Ерофей из консервных крышек. Пришлось придумывать для него специальную роль… — А можно посмотреть кукол? — спросил Чибис. Ребята вытащили из-под недостроенной сцены картонный ящик. В нем обитало многочисленное кукольное население. Кудлатые мальчишки и девчонки с ногами и руками из тростинок, с волосами из пакли. Картонные бабки и дедки в одежке из ситцевых тряпиц. Встрепанные курицы из лучинок и пуха. Тощий рыже-полосатый кот из обрывков шерсти. Бумажные поросята и волк, петрушки, баба-яга и колдун в звездном колпаке и еще много всяких персонажей. Костик повел над ящиком ладонью, и, растолкав бумажно-тряпичное собрание, наверх выбрался золотистый жестяной петух задиристого вида. Ростом с воробья. Он вскочил на кромку ящика, растопырил звякнувшие крылья и разразился пронзительным металлическим кукареканьем. То есть это Костик закукарекал! Но так неожиданно, что показалось, будто кричит дребезжащий задира. Все расхохотались. Потом Рина объяснила: — Куклы будут выступать внизу, прямо среди зрителей. А кукловоды будут командовать ими сверху, вон с тех балконов. Когда куклы и зрители вместе, получится, что все участвуют в представлении. Так ведь веселее, верно? Я подумал, что и правда — так веселее. Но спросил: — А тогда зачем сцена? — Ну… она тоже может пригодиться, — отозвался Серый. — Хотя бы для того, чтобы писать в афишах: «Сегодня на сцене Пуппельхауса премьера…» Все опять посмеялись, а Рина вдруг слегка огорчилась: — Но у этого «пуппельного хауса» непонятный характер. Он не терпит, когда в нем начинаешь наводить порядок. Ему надо, чтобы все вот так было раскидано, расставлено по-бестолковому, и чтобы доски валялись у стен. — Да, в такой обстановке он создает настроение, — подтвердил «прораб» Яков. — А без настроения куклы слушаются плохо, — Ну и пусть будет беспорядок, — рассудил Чибис. — В нем, наверно, этот… творческий антураж. Для театрального вдохновения. — Мы так и решили: пусть, — сказал Костик по прозвищу Железкин. — Вот доколотим сцену, а остальное пусть будет… как на чердаке у бабы-яги. Меньше работы… — А зрители пусть сидят на кривых табуретках и чурбаках, — добавил Серый. — Скоро все привыкнут и решат, что в этом особый кайф… — Главное, чтобы куклы не спотыкались, — заметил Костик. Я спросил: — А когда первый спектакль? Рина затуманилась: — Не раньше августа. Надо музыку сочинить и записать на диски. Роли выучить, репетиции провести… А еще ведь куча других дел. Шлюпку нужно починить, чтобы спустить в этом году… — Дядя Миша парус раздобыл у каких-то знакомых, — сообщил Яков. — Почти целый, только с одной дырой… — Надо сходить, посмотреть, — решил Серый и поддернул трусы (похоже на Шарнирчика). — Пошли все вместе! — Идите втроем, — сказала Рина. — Зачем такой толпой… Чибис понятливо посмотрел на меня. Попросил: — Можно, я тоже схожу? Никогда не видел настоящего паруса… Конечно, все сказали, что можно. Все, кроме Рины и меня, ушли из Пуппельхауса. Мы сели на лавку недалеко от распахнутых дверей. — Ну вот… — сказала Рина, будто мы встретились только сию минуту. Положила поцарапанные пальцы себе на колени и стала смотреть перед собой. Волосы ее золотились на виске. На оправе очков горела искра. — Да… — сказал я. — Что «да»? — спросила она. |