Книга Лабиринт смерти, страница 147 – Филип Киндред Дик

Правда! А что означает «правда»? Это — как в детстве, когда тебе надо пересечь холл универмага и подойти к Санта Клаусу.

Когда легче упасть замертво, чем сказать правду. Хотел бы я этого? В подобной ситуации признание правды значило бы конец всего, в первую очередь, меня самого. Своей правдой вряд ли я сделаю больно симулякру. Что касается Мори, Боба Банди и даже моего отца, так они, скорее всего, ничего не заметят. Следовательно, мне надо было защищать прежде всего самого себя. Я осознавал этот факт очень четко, лучше всех, как в этой комнате, так и за ее витриной.

Подняв глаза, Линкольн отложил в сторону гусиное перо и сказал высоким, но не лишенным приятности голосом:

— Добрый день. Полагаю, вы — мистер Луис Розен?

— Да, сэр, — ответил я.

И мгновенно комната взорвалась в моих глазах. Шведское бюро разлетелось на миллион кусочков, и они медленно, как в замедленном кино, полетели мне в лицо. Я закрыл глаза и упал ничком, даже не выставив вперед рук. Грохнулся на пол прямо у ног Линкольна, и тьма накрыла меня.

Это был обморок. Впечатление оказалось настолько сильным, что я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что сижу в углу офиса, опираясь на стену. Надо мной склонился Мори Рок. В одной руке у него дымилась привычная «Корина Ларк», в другой он держал открытую бутылочку нашатырного спирта, которой помахивал у меня перед носом.

— О, боже, — произнес он, увидев, что я очнулся. — У тебя на лбу шишка величиной с яйцо.

Я пощупал свой лоб — шишка была скорее с лимон. И я ощущал соленый вкус на губах.

— Похоже, я потерял сознание.

— Ну да, а то как же.

Теперь я увидел своего отца, топтавшегося поблизости, а также — что совсем уж было малоприятно — Прис Фраунциммер в длинном сером плаще. Она расхаживала взад–вперед, бросая на меня презрительные взгляды. Видимо, мой обморок не доставил ей удовольствия.

— Ничего себе, — бросила она. — Он тебе сказал всего одно слово, и ты вырубился!

— Ну и что? — огрызнулся я.

— Это доказывает, что я был прав, — обернулся Мори к дочери. — Наш симулякр чрезвычайно впечатляет.

— А что он… этот Линкольн, сделал, когда я грохнулся? — спросил я.

— Он подобрал тебя и притащил сюда, наверх, — ответил Мори.

— О, господи, — пробормотал я.

— Но почему ты упал в обморок? — Прис нагнулась и внимательно посмотрела на меня. — Ну и шишка! Ты просто идиот, Луис… Послушайте, там собралась целая толпа, слышите? Я была снаружи, у дома, и пыталась пройти внутрь. Можно подумать, что мы изобрели по меньшей мере Господа Бога. Они на самом деле молятся, а две женщины перекрестились. А некоторые, ты не поверишь…

— Хватит, — оборвал я ее.

— Может, ты дашь мне договорить?

— Нет, — отрезал я. — Заткнись, ладно?

Мы с ненавистью смотрели друг на друга, затем она резко поднялась на ноги.

— Ты знаешь, что у тебя губы разбиты? Лучше бы наложить пару–тройку швов.

Прикоснувшись к губам, я обнаружил, что они до сих пор. кровоточат. Похоже, Прис говорила правду.

— Я отвезу тебя к доктору. — Она подошла к двери и стояла, ожидая меня, — Ну, давай же, Луис.

— Не нужно мне никаких швов, — проворчал я, но все же поднялся и на трясущихся ногах последовал за ней.

Пока мы ждали лифта, Прис прошлась по моему адресу:

— Ты, оказывается, не такой уж храбрец.

Я промолчал.

— Ты отреагировал хуже, чем я. Хуже, чем кто–либо из нас. Честно говоря, я удивлена, Луис. Видать, ты куда менее устойчивый, чем кажешься. Могу поспорить, что когда–нибудь, при сильном стрессе тебя это здорово подведет. Могут возникнуть серьезные психологические проблемы.

Двери лифта открылись, пропустив нас внутрь.

— Разве это плохо — реагировать? — спросил я.

Знаешь, в Канзас–Сити я сделала кое–какие полезные выводы. В частности, приучилась вообще ни на что не реагировать, если в том нет прямой выгоды. Я считаю, что именно это спасло мне жизнь, позволило справиться с болезнью и выйти оттуда. Такая же реакция, как у тебя, всегда плохой знак. Признак нарушения адаптации. Там, в Канзас–Сити, подобную штуку называют паратаксисом. Это — когда эмоции вмешиваются в межличнос тные отношения и усложняют их. Неважно, какого рода эмоции— ненависть, вражда или страх, как в твоем случае, — все паратаксис. Если процесс усиливается, возникает психическое заболевание. И не дай бог эта штука победит — тогда ты шизофреник, наподобие меня. Поверь мне, это хуже всего.

Я держал платок у губ, слегка промакивая выступающую кровь. Я не мог объяснить, почему упал в обморок. Даже не пытался.

— Давай поцелую, — предложила Прис. — Перестанет болеть.

Я бросил подозрительный взгляд на нее, но увидел выражение самого искреннего участия. Это меня тронуло.

— Черт, — пробормотал я, — все и так будет в порядке.

На самом деле я чувствовал себя взволнованным и не мог смотреть на Прис. Я снова казался себе маленьким мальчиком.

— Взрослые так не разговаривают, — сказал я. — Поцелую, перестанет болеть… Что за чушь ты несешь!»

— Я просто хотела помочь. — Ее губы дрогнули. — Ох, Луис, все кончено.

— Что кончено? — не понял я.

— Он живой, ты понимаешь? Я никогда не смогу снова прикоснуться к нему. И что же мне дальше делать? У меня ведь нет другой цели в жизни.

— О, боже! — выдохнул я.

— Моя жизнь пуста, с таким же успехом я могла бы и умереть. Линкольн — это все, что у меня было. Все, что я делала, о чем думала.

Мы приехали. Дверь открылась, и Прис шагнула в вестибюль. Я последовал за ней.

— Ты знаешь, к какому доктору идти? — спросила она. — Думаю, я просто провожу тебя на улицу и вернусь.

— Отлично.

Однако когда мы сели в белый «ягуар», она снова заговорила:

— Скажи, что мне делать, Луис? Мне надо чем–то заняться прямо сейчас.

— Ты должна справиться со своей депрессией.

— Но у меня никогда не было ничего подобного.

— Понятно. — И тут я ляпнул первое, что пришло на ум: — Может, тебе сходить к священнику?

Хотела бы я быть мужчиной! Природа так обделила женщин. Вот ты мог бы стать кем–нибудь, Луис, а каковы перспективы для женщины? Стать домохозяйкой или клерком, машинисткой или, в крайнем случае, учительницей.

— Доктором, — придумал я. — Накладывать швы на разбитые губы.

— Я не выношу вида больных, раненых или просто ненормальных. Ты же знаешь это, Луис. Именно поэтому я везу тебя к доктору — я не могу смотреть на искалеченных.