Книга Медведица, или легенда о Черном Янгаре, страница 14 – Карина Демина

— Это меня и беспокоит, — миролюбиво заметил Кейсо. — Именно, что все… и среди них у тебя нет друзей.

Он отломил темную виноградину и, поглядев на просвет, в рот отправил.

Перед Кейсо на полу лежали пять шелковых халатов, и каам уже третий час разглядывал их, пытаясь почувствовать, какой из пяти более соответствует настроению и случаю. Янгхаар не понимал этого. Он бы взял самый дорогой. Или самый яркий. А лежать, думать… тратить время.

И годы спустя его удивляли привычки друга.

— Вся золотая дюжина тебя ненавидит, — каам протянул было руку к темно-синему, расшитому тележными колесами и вьюнком, но в последний миг передумал. — А ты открыл им двери собственного дома.

Янгхаар думал об этом.

У ворот его усадьбы собралось три сотни гостей. И каждый из этих гостей спит и видит, как бы нож в спину воткнуть. Но ведь не скажешь, чтобы оставили свиту за порогом. Оскорбятся. Или решат, будто испугался Черный Янгар.

— Ерхо Ину любит дочь, — он вытер влажные щеки. В последние дни Янгхаар не находил себе места. И причиной волнения была эта девочка, которая уже сегодня ночью будет принадлежать ему. — Все говорят об этом.

— Любит… говорят… вот только хватит ли этой любви, чтобы устоять перед искушением?

— Двух сотен аккаев хватит, чтобы удержать Ину от глупостей.

— Надеюсь, — миролюбиво произнес Кейсо, устремив взгляд на халат багряный, с золотым шитьем по подолу. — Очень на это надеюсь…

Две сотни.

С Ину явилось всего пара дюжин. А остальные и того меньше привели. Да и вряд ли рискнут в чужую свару ввязываться. Золотые рода никогда не умели договариваться друг с другом.

Но Кейсо прав: не спокойно на душе.

Отступить?

Поздно.

В полдень распахнуться ворота храма, пропуская жениха. И откроются вновь уже на рассвете. Таков обычай, и не Янгару его ломать.

— Пора, — Янгхаар вытер ладонями мокрые щеки. — Так значит, она тебе понравилась?

— Она? — переспросил Кейсо, который со смотрин вернулся задумчив. — Понравилась. Только… я слышал, что у Пиркко волосы черные. А эта с рыжими была.

Он сказал про волосы сразу, как вернулся домой.

Черные. Рыжие.

Ерхо Ину не посмеет обмануть богов.

Он дал клятву на крови, что отдаст за Янгхаара дочь. И значит, так тому и быть.

— Не ходи, — Кейсо отодвинул миску с виноградом. — Я знаю, что ты меня не послушаешь, но… не ходи, Янгар. Не спокойно мне. Пусть девочка остается с отцом, а ты себе другую найдешь. Мало ли невест на Севере?

Много.

Но разве сравнятся они с дочерью Ину по древности рода, по богатству, по силе отца? Да и не желал Янгар другой. За прошедшие недели Пиркко-птичка всецело завладела мыслями его. И не красота была причиной, но то, что не умел Янгхаар Каапо отступать.

И сейчас не отдаст он своей добычи.

Ни людям. Ни богам.

— Дурак, — спокойно заметил Кейсо, поднимая темно-лиловый халат, расписанный белыми одуванчиками. — Только если вдруг… помни, что за свои ошибки нельзя винить других.

Запомнит.

И оседланы кони.

Свита готова. Сияют щиты. И скалятся с них рисованные волчьи головы. Высоко подняты копья, и ветер шевелит алые праздничные ленты, что были повязаны под остриями. Трубят рога. И медленно открываются ворота.

И жеребец Янгхаара, вороной, тонконогий, вдруг пятится, грызет удила.

Нехороший знак.

— Вперед! — Янгар огрел жеребца плетью, и тот поднялся на дыбы, завизжал да затряс гривой. И звон серебряных бубенцов подстегнул его.

Вперед. Быстрей.

Сквозь лагерь, что раскинулся от ворот поместья. Мимо костров, людей, у костров собравшихся. Свистят и хлопают, кидают под копыта коню тростниковые стрелы пожеланием славной ночи. И ветер ныряет за спину, плащ, словно крылья, разворачивает.

Вот позади остаются и лагерь, и поле, и сама дорога.

Храм стоит.

И ворота открыты.

Ждут Янгара слепые жрецы, готовые провести его в самые недра земные, где плавятся одинаково, что рудное железо, что судьбы человеческие.

И отступить еще не поздно, но…

Бросил поводья Янгар, спешился и смело шагнул за ворота храма. Только на пороге черной дыры поднял зачем-то голову: в небе кружил, высматривая добычу, черный падальщик…

Воспоминание ударило наотмашь.

Красные пески пустыни Дайхан.

Узкая тропа по гребню бархана. Вереница верблюдов. И вереница рабов. Иссушающая жара, и дорога, которой нет конца. Хозяин, укрытый от зноя под пологом переносного шатра, играет на кифаре. Он перебирает струны лениво, и звуки, резкие, нервные, ранят слух.

А в выцветшем небе кружится падальщик.

И тень его летит вслед за караваном. Уже пятый день…

…остановка.

Надсмотрщик проходит вдоль цепи, проверяя, цел ли товар. Хозяин не любит зряшних трат, и за надсмотрщиком идет старый, проверенный раб с бурдюком. По чашке воды каждому…

Вода — драгоценность. И Янгу уже усвоил, что пить ее нужно медленно. Он касается края губами, и вода сама устремляется к нему, просачиваясь сквозь трещины в коже, сквозь саму кожу, на сухой неподвижный язык.

А падальщик спускается ниже.

Он еще надеется на добычу. Он привык, что караваны оставляют след из мертвецов.

Но хозяин умеет считать деньги и выбирать рабов. Много лет он ходит к побережью, и нет такого корабельщика, который не слышал бы про Азру-хаши. Придирчив он, скуп и глаз наметан: нет в караване слабых. И по приказу хозяина растягивают тканный полог, под которым можно переждать полуденную жару. Рабы сбиваются стадом. Молчат. Все слишком устали, чтобы говорить, и только Виллам, темнокожий саббу, ложится на песок и бормочет о том, что сбежит.

Еще немного и обязательно сбежит.

Ему ведь жара ни по чем. На его родине вовсе не бывает холодов. Там деревья растут до самого неба, и на вершинах их зреют круглые желтые плоды. Одного хватает, чтобы наесться на неделю. Плоды сладкие, сочные и вкус их Виллам не забудет до самой смерти.

На его родине реки неторопливы.

И в них обитают огромные ящерицы с зубами, каждый — в руку взрослого мужчины. Шкура этих ящериц столь толста, что не пробьет ее ни гарпун, ни копье. Только на бледном горле их есть особое место, в которое метят опытные охотники.

Мясо ящерицы пахнет гнилью, но вот хвост ее вкусен.

— Заткнись, — просит Янгу на ломаном хамши.

Полгода на побережье в тесном загоне, куда сгоняли негодный товар — достаточный срок, чтобы выучить чужой язык. И саббу понимает, но продолжает бормотать, рассказывать о зубастых рыбах, костлявых, но с мясом нежным, которое само собой на языке тает.