Онлайн книга «Запределье. Осколок империи»
|
Дивизия, в которую попал Николай, оказалась на фронте в районе Великих Лук в начале августа. Спешно сформированная, укомплектованная плохо обученным составом, она была брошена в самое пекло прямо с колес, и сейчас, в двадцатых числах, от него оставались жалкие остатки. Немцы, казалось, черпали силы из бездонной прорвы и порой думалось, что они просто непобедимы. Все чаще слышалось страшное слово «окружение». — В атаку! — слышался голос взводного, младшего лейтенанта Петрищева, но Николай только глубже втискивался в сырую глину. — Вперед, господа-бога-душу-мать!.. Как ему удалось уцелеть в этой мясорубке, он представлял смутно. Куда-то бежал, вопя пересохшим ртом «А-а-а-а…», в кого-то стрелял, окапывался, с ужасом слыша над головой жужжание свинцовых шмелей, снова куда-то бежал… Недели, проведенные в фронтовом аду, слились в один, непомерно разбухший, как насосавшийся крови клещ. Чужой пока крови. А ну как следующий «шмель» вопьется не в товарища, с которым еще вчера хлебали из одного котелка жиденькую кашу, а в тебя? — Слышь, Коля, — донеслось до Мякишева, и тот, с перепугу, подумал, что это Ванька. Выбрался из той неглубокой могилы и притопал за ним, своим убийцей. Грязный, с присохшей к окровавленной груди землей… «Нет, не хочу! — зажал он уши ладонями. — Не могу я!..» — Слышь, Коля, — настаивал голос. «Да это же Санька-алтаец! — с облегчением узнал Николай голос нового своего дружка. — Померещится же такое…» — Чего тебе, Саня? — Танки фрицевские, слышал, на фланге прорвались, — сообщил приятель. — Сейчас отступление скомандуют. — Ну и отступим, — вздохнул мужик: стало быть, окапываться снова… — Не надоело? — поинтересовался невидимый Санька. — Надоело. Да что делать… — Что делать, что делать… Фрицам сдаваться — вот что делать. Эта мысль еще не приходила Николаю в голову. Сдаться — значит прекратить воевать. Не будет больше опостылевшей винтовки, набившей мозоли саперной лопатки, проклятого лейтенанта, грозящего всем замешкавшимся своим «ТТ»… Вспомнились шепотком передаваемые рассказы, что немцы-де воюют только с комиссарами и жидами, а простому русскому мужику их бояться нечего. Мол, после войны, когда немцы перевешают да перестреляют всех коммунистов, каждому можно будет трудиться на себя, а не на дядю, каждый сможет развернуться… «Вот когда золото мое пригодится, — подумал Николай. — Вот когда ему настоящая цена будет…» Бог отвел его тащить «сидор» с драгоценным грузом прямо домой. Даже щепоти не взял — все припрятал еще в лесу, в надежном месте. Как в воду глядел — плакало бы сейчас золото горькими слезками. — Слышь, Коля, — продолжал «алтаец». — Немцы, говорят, первым делом кормят и в баню ведут. Они народ чистый, культурный. Им наши вши ни к чему. От этих слов нестерпимо зачесалось все тело под перепревшей гимнастеркой — помыться не удавалось с самого эшелона. А уж поесть чего-нибудь более существенного, кроме сухарей и водянистого пшена… — Не спи, Колька! Прикинься мертвым и лежи. Я дам сигнал, когда выбраться. Голос лейтенанта становился все тише, потом совсем рядом — посыпалась на спину земля с края окопа — прогрохотал гусеницами танк, послышалась чужая речь… — Пора, Колян! Только винтарь не бери — пристрелят враз с оружием! Николай распрямился и увидел рядом — руку протяни — двух солдат в касках и серо-зеленой незнакомой форме. Так близко видеть врага ему еще не доводилось. — Хальт! — один из солдат вскинул винтовку, целясь Мякишеву в грудь. — Хенде хох! — Не стреляйте! — плаксиво заголосил рядом Санька, тяня вверх руки, насколько это было возможно. — Сдаемся мы! Коль, подними руки, а то пристрелят! Николай, вздрогнув, задрал вверх руки, перемазанные глиной. Немец сказал что-то второму, заржал и опустил винтовку. — Коммунист? — нахмурив белесые брови, спросил второй, с коротким автоматом. — Юде? — Не, не! Не евреи! — заторопился Санька. — Русские! Руссиш! Коммунист капут! Немцы снова заржали. — Комм, комм, руссиш швайн! — указал пальцем куда-то назад белобрысый, и бывшие красноармейцы поплелись в ту строну. Так для Николая началась жизнь в плену… * * * После воя и грохота боя наступило относительное затишье, и Тарас подполз к Алексею. — Жив, контра? — Жив пока, — Коренных потер отбитое с непривычки винтовочным прикладом плечо. — Не знаю, надолго ли… — А геолог наш все — спекся. — Сам видел? — Ага. Помер товарищ Зубов от потери крови. Пулей его зацепило изрядно, но в тыл не пополз. До последнего был на позиции, паренька какого-то подбадривал, патроны ему подавал… Жаль, неплохой мужик оказался, героический. Земля ему пухом. Алексей промолчал: ему тоже понравился новый знакомый за те дни, что довелось побыть вместе. Ну что же — жизнь такая на войне. Зато не придется думать о долге перед Новой Россией и греха на душу не взяли… — Все? Двигаем обратно? — подмигнул ему Чернобров. — Нет, Тарас, — не раздумывая, ответил Алексей. — Ты, как хочешь, а я остаюсь. — Молодцом! — хлопнул его по плечу бывший комдив. — Рад, что не ошибся в тебе, контра! Повоюем еще! — Повоюем… — эхом отозвался казак. Из снежной карусели снова угловатыми громадами наплывали вражеские танки… * * * — Сейчас вербовать начнут, — пихнул кулаком в бок приятеля Санька. — Вишь, начальство приехало? Надежды на сладкую жизнь в плену не оправдались. Год, проведенный в разных концлагерях, превратил Николая в жалкое подобие себя самого — тощий, как скелет, оборванный, он жил лишь надеждой. Мыслью о спрятанном далеко-далеко кладе. А еще — мечтами о том, как заживет потом, после войны, да светлыми снами, пропитанными золотым сиянием… Военнопленных построили в длинные шеренги, и перед ними прохаживался важный, судя по всему, эсэсовский чин в длиннополом кожаном плаще и высокой черной фуражке. — Господин Ламмель желает знать, — частил пухлый человечек с портфелем под мышкой, едва поспевая за быстрой речью немца. — Присутствуют ли среди вас люди, работавшие до войны в научных учреждениях, занимавшихся исследовательской работой, просто знающие нечто необычное? Шеренги враждебно молчали — такого рода «комиссии» появлялись в лагере частенько. Искали бывших инженеров, квалифицированных рабочих, лиц, знающих немецкий язык… Учеными заинтересовались впервые. Эсэсовец отобрал десяток очкариков, вышедших из шеренг, и собирался уже отчалить восвояси, как до Николая дошло… «Необычное! — он лихорадочно проталкивался в первые ряды, стараясь не глядеть во враждебные, нахмуренные лица других пленных, не обращать внимания на тумаки и пинки с их стороны. — Да что может быть необычнее Запределья этого клятого!» |