Онлайн книга «Европейское воспитание»
|
— Да, я знаю его. Янек сильно испугался. Внезапно ему расхотелось знать об этом. Возможно, Партизан Надежда вовсе не его отец, на что он втайне все еще надеялся, а это означало бы, что его отец мертв. Но отступать было поздно. — Ты видел его? — Разумеется, видел. Но главное — я его слышал. — Так кто же он? Черв серьезно, пристально посмотрел на него. — Поклянись, что никому не скажешь. — Клянусь, — сказал Янек. — Ну хорошо, я скажу тебе. Это соловей. Наш старый польский соловей, испокон веку поющий в лесу. У него очень красивый голос. Его так приятно слушать. Понимаешь, пока поет этот соловей, с нами ничего не случится. В его голосе — вся Польша. Янек посмотрел на него с негодованием, но лицо Черва было очень серьезным, и он столь дружелюбно мигал ему глазом, что на него нельзя было рассердиться. К тому же, подлинная личность Партизана Надежды была военной тайной огромной важности, и он не имел права ее разглашать. Однажды утром к Янеку пришел Добранский и долго с ним говорил. — Прежде всего, я хочу, чтобы он пришел сюда, в лес. Чтобы он увидел его, поговорил с ним… — Это ни к чему не приведет… — Бесспорно. Но мы должны попытаться. — Ладно. Я сейчас же схожу к нему. Янек пришел в Вильно в полдень. Особняк Хмуры стоял рядом с Большим театром. Колонны театра были обклеены немецкими афишами: для оккупационных войск давали «Лоэнгрина». [38] Янек прошел через кипарисовый сад, вытер ноги, позвонил. Дверь открыл старый слуга. Сурово посмотрел на гостя, одетого в лохмотья. — Пошел вон! Мы не даем нищим. — Я пришел к пану Хмуре по поручению его сына. Лицо старика посветлело. — Входи, малыш, входи. Он запер дверь, повесил цепочку и просеменил к Янеку. — Как здоровье пана Тадеуша? — Он очень болен. — Езус Марья, Езус Марья… Он вытер слезы. Его голова с длинными седыми волосами затряслась. — Он родился и вырос у меня на глазах… Я вырастил их обоих, отца и сына… Езус! Старик немного распрямил свою сгорбленную спину. — Нельзя ли мне прийти к нему? — Посмотрим. — Спроси его, малыш, скажи ему, что я, старый Валентий, хочу прийти к нему… — Я скажу ему. — Спасибо, большое спасибо, малыш. Ты хороший мальчик. Я сразу это увидел. Как только открыл дверь, тут же подумал: «Вот ангелочек с золотым сердцем…» Да, да… Хочешь пойти на кухню чего-нибудь поесть? — Нет. Я хочу поговорить с паном Хмурой. — Хорошо, хорошо, как тебе угодно, малыш… Не сердись, я уже иду, иду… Он ушел, горбясь и приволакивая ногу. Янек огляделся. Богатое жилище. Мебель резная и золоченая — так же, как и рамы картин, ручки дверей и окон, а с потолка свисает великолепная люстра. Ковры толстые и мягкие, с радующими глаз рисунками. Янек подумал о норе в холодной земле и о студенте, дрожащем на груде тряпья… Дверь шумно открылась, и в приемную вошел пан Хмура. Это был дородный человек с багровым, холерическим лицом. — Тебя прислал мой сын? Странно… Говори! — Не кричите, пожалуйста, — сказал Янек. — Лично мне вы не нужны… — А ты мне, выходит, нужен? Ну ладно, говори! Ты хочешь денег? Эта банда требует выкуп? — Барин, — взмолился Валентий, — барин, следите за выражениями! Хмура закусил губу. — Ну, — хрипловато сказал он, — как он? Все такой же упрямый? — Туберкулез — упрямая болезнь, — сказал Янек. — Rany boskie, [39] что он говорит? — запричитал Валентий. — Как такое может быть? — Он сам этого хотел, — сказал Хмура. — Он сделал все для того, чтобы это произошло. Он мог бы лечиться, как принц. Но не захотел. И ради чего, спрашивается? — Езус Марья, — пролепетал Валентий. — Со to bedzie? Co to bedzie? [40] — Я хочу увидеть его, — сказал Хмура. — Я пришел за вами. Хмура повернулся к Валентию. — Принеси мне шубу. — Ишь ты, какой скорый: «Принеси мне шубу», — проворчал старик. — А может, пану Тадеушу холодно? Может, он голоден? — Довольно, — сказал Хмура. — Он сам этого захотел. Мы с тобой ничего не можем тут поделать. — Как сказать, как сказать! — брюзжал старик. — Ваш покойный отец, царство ему небесное, никогда не связывался с пруссаками! — Принеси мне шубу. Старик ушел, ворча себе под нос. Когда Валентий вернулся с шубой в руках, он сам уже был одет по-дорожному. — Я поеду с тобой, — пробормотал он. — Знаю я вас обоих. Шагу без меня не ступите. Когда они добрались до леса, уже стемнело. Янек повел их к пруду у Старой мельницы. — Ждите здесь. Он оставил их. В землянке студентов он нашел Тадека и Добранского, склонившихся над шахматами. В очаге догорал огонь. Где-то под грудой грязного тряпья храпел невидимый Пех. — Пришел отец товарища, — сказал Янек. — Он хочет его видеть. Я оставил его у пруда. — Мог бы и сюда привести, — сказал Тадек. — Если я сделаю рокировку, то потеряю коня. Но если я не рокируюсь… Нет, конечно, я рокируюсь. — Твой конь может подождать. К тому же, он меня не интересует. Шах королю и ферзю. — Psia noga! [41] — грустно выругался Тадек. — Не везет мне в шахматы. Он посмотрел на Янека своим лихорадочным взглядом. — Товарищ проявил неосторожность. В следующий раз мой отец приведет с собой немцев… Думаю, Адам, нам придется сменить лес! — Сходи к нему, — сказал Добранский, расставляя шахматы. — В конце концов, это муж твоей матери… Пех! Эй, Пех! — Чего? Пошел к черту! — Иди сюда. Займись огнем. Светила луна. Стояла синяя, ясная ночь. Издалека они увидели две фигуры на берегу пруда. Хмура подошел вплотную к сыну и посмотрел на него. Потом резким движением снял с себя шубу. — Надень. — Оставь себе. Вместе со всем остальным. Мне ничего от вас не нужно. У вас руки грязные. |