Книга Исход, страница 102 – Олег Маловичко

Самых злых и ловких он собрал в истребительный отряд.

— Когда возьмем лагерь, верхушку стрелять без разговоров. Главное — Крайнева. Потом — еврейчика, Кошелева, хохла здорового и долбанутого этого, Гостюхина. Старых стреляйте, молодых, если не дергаются, не трогайте. «Зарю» под себя поставим, пусть работают.

* * *

С утра притащили чудо.

Черного котенка пяти недель отроду с пушистыми крыльями на спине. Семилетняя Инночка Вольф прятала его и кормила молоком, которое ей давали, и размоченным в воде хлебом. Сестру привел Игорь Вольф, молодой и задиристый.

Котенка смотрели в коридоре административного корпуса, где хранились дрова. У Сергея не было кабинета, он все решал на улице. Сюда пришли из-за деликатности вопроса — чтобы другие не видели.

Котенок был обычным, и крылья были обычными, похожими на лапы, только плоскими.

— Может, его утопить? — подал идею Сева.

— Может, тебя утопить? — огрызнулся Вольф.

Оставлять котенка было нельзя. Разнесется слух по лагерю, поднимется паника, люди стали суеверны.

— А чо ты его принес сюда, умник? Хамит еще… — злился Сева. — Щас самого утоплю!

— А чо ты орешь сразу?

— Чо-чо, ничо!

Девочка заплакала.

— Хватит, успокойтесь! — сказал Сергей и обратился к Игорю: — Держите его дома. Не показывайте. Хоть в клетке, но чтобы не видел никто.

Наклонился к Инне.

— Ты отвечаешь, хорошо?

Котенка унесли, накрыв одеялом. Драпеко убежал читать энциклопедию и к обеду сообщил, что это не чудо и не чертовщина, а кошачья астения, такое бывает, скоро сами отпадут.

Потом пришел Синявский. После изгнания Миши он отвечал за склад. Там завелись крысы, и Синявский просил совета, что делать. Есть яд, но сыпать химикаты рядом с продуктами? И потом, крысы перемрут и будут там валяться.

— Собери кошек по домам, какие есть. И в деревнях надо выменять.

При упоминании о кошках Сева хрюкнул в кулак, вспомнив «чудо».

Сергей пошел домой утеплять окна. Дома с ним не разговаривали. Пусть их.

Надрали ваты и старых тряпок и затыкали ножами и вилками щели. В дверь постучали.

— Сейчас, секунду! Держи. — Сергей сунул хмурому Никите клок ваты и пошел на улицу, по пути подхватив с вешалки куртку.

Во дворе стояло пятеро ребят, добровольцы. Среди них Алишер. За ним бежали собаки, он чувствовал, они близко, и надо удирать, пока не начал разбирать слова.

Сами стали в шеренгу и были похожи на призывников у военкомата. Все молодые, нет двадцати, с тонкими шеями. Сергей не настаивал, это было их решение. Обсуждали Слово в своих кружках, проросло желание помочь.

Сергей смотрел на их лица, открытые, светлые и решительные.

— Я не могу вам приказывать идти, остаться. Я бы хотел, чтобы остались. Вы нужны здесь. Руки ваши. И детей у вас нет. Женитесь, ребенка хоть оставьте.

— Сергей, мы решили.

— Оружие возьмите.

— Нельзя Слово с оружием нести.

— Знаете, на что идете? — Они молчали. — На великий подвиг кровавый. Никто не вернется. — Он подождал. — Помните, что бог с вами и в вас. С вами идет Русь, и вы идете Словом объединять земли русские против Зверя. В этом — ваш путь и предназначение. С этой минуты говорите со всеми и направляйте сюда, у кого нет дома или кто слаб. Беженцев, тех, кто в деревнях прячется — всем дело найдем и место. Не хотят уходить — учите их Слову. И сами в себе Бога слушайте.

— Русь, — сказал один доброволец, другие подхватили тихим хором: — Русь.

— С Богом, мальчики!

Он спустился к ним, обнял каждого и благословил. Вернулся в дом, но не смог клеить окна. Стал собираться.

— Глаша!.. Глаш, я на день отойду!

Молчала.

— В Место, — пояснил Сергей, хоть она не спрашивала.

Выходя, ощутил толчок под ногой. Будто мир тряхнули.

Взял нож и спальник. Шел через задние ворота. Их охраняли два мужика за пятьдесят, Макаренко и Борзунов, и Игорь Вольф. На охрану ставили тех, кто не мог работать, как молодые.

— Я до этого… бедлама, прости господи, похудеть мечтал, — говорил Макаренко. — Сейчас, чувствую, похудею.

— А я думал, апокалипсис — это пустой супермаркет, и все бесплатно, — прокомментировал Вольф.

— Главное — зиму пережить, — сказал Борзунов. Голосу недоставало уверенности. — Переживем, интересно?

— Бог поможет! — крикнул сзади Сергей.

Они не заметили, как он подошел, и вытянулись, убрав улыбки, а он, не остановившись, подмигнул и прошел через ворота в лес.

Борзунов старался не встретиться с Сергеем глазами. Он третью неделю водил людей молиться в лес. Сделали часовню, шалаш. Снесли туда иконы, из тех, что молодежь насобирала по домам и стаскивала в склад в корпусах.

Борзунов не знал, что Сергею это известно, донесли, и он теперь шел к Месту, чтобы с другими вопросами задать и этот.

Два пацана с вырезанными из дерева автоматами бегали в ближнем лесу и кричали «Русь!.. Русь!..», изображая ртом выстрелы.

Борзунов покачал головой. Макаренко заметил:

— Ну про Русь-то лучше, чем про пиздецы!

Лагерь остался за спиной. Сергей пошел влево, к мосту.

В месяц познания он бродил по лесу, отдаваясь наитию. Интуиция была богом, и он растил ее в себе. Закрывал глаза и по часу, по два шел вслепую. Понял, что всю жизнь был слеп.

К концу месяца он мог ходить, не открывая глаз, сутки.

В последний день шел с закрытыми глазами долго и почувствовал, что вышел из леса, но не открыл, а так и шел вперед. По насыпи поднялся на дорогу и выбрался на асфальт.

Он оказался у Кармазина с южной стороны. Город был разорен и брошен, и в нем не было живой души, только крысы и собаки.

Кто-то скомандовал: открой. С левой стороны он увидел Волгу, узкую здесь, и сваренный из стальных листов, прошитый заклепками мост над ней.

С правой — искусственное озеро. А на его берегу, в пяти километрах от Крайнева, над землей нависала огромная радиолокационная тарелка. Когда Сергей увидел ее, у него перехватило дыхание. От ее размеров, от ужасающей громадности. Она подчиняла себе все и подминала под себя лес, и Волгу, и Крайнева, и была небом, подавившим землю.

Сколько же в ней? Километр, два? У Сергея задрожали руки. Он понял, что она чувствует его, знает, что он здесь, но она неживая, мертвая, и что это и есть зло, и такова его суть: оно искушает, и наносит удары, и думает, и говорит, но оно — мертвое. В нем нет жизни, ибо жизнь есть Бог.

И тогда, на этом месте, Сергей постиг.