Онлайн книга «Волшебная самоволка. Книга 3. ...И паровоз навстречу!»
|
– Груня, стало быть, – усмехнулся парень. Красавица рассмеялась, пряча лицо в ладошки: – Ты смешно произнес мое имя! Мне понравилось. Куда же ты путь держишь? Рядовой взял паузу. Ему и самому было интересно, куда теперь идти. Почесав лоб, он неуверенно сказал: – В Стольноштадт, вероятно. – Мы тоже! – обрадовалась Грюне. – Сейчас это самое далекое от фронта место. – Да, вам, музыкантам и певцам, на войне делать нечего, – проговорил Лавочкин. – Что ты, Николас! – Она залилась бархатистым смехом. – Вот они музыканты, а я – типичная Гангстерине. – Бандитка?! – вырвалось у Коли. – Нет, глупенький! Я их кормлю, а они дали мне прозвище Гангстерине – дорожная тарелка супа [33] . – Ага! – невпопад воскликнул Ларс. Он хлопнул в ладоши, полез за пазуху и извлек зеленую шляпу а-ля Робин Гуд. Нахлобучив шляпу на голову, музыкант лихо подхватил лютню. Врезал по струнам, рассыпал ноты быстрым перебором. Сам засиял, даже уныло висевшие усы весело затопорщились. – Что с ним? – спросил солдат. – Восемь вечера, – с непонятным для рядового значением сообщила Грюне. А Ларс встал, пошел вокруг костра, не прекращая игры. Запел зычным голосом: По кладбищенской заброшенной дороге Я шагал под полночь, несколько нетрезв. И хотя меня не слушалися ноги, Мне в деревню нужно было позарез. Вот же дернул черт переться по погосту. Тишина. Луна. И тени застят взгляд. Что узрел я, рассказать весьма непросто: Мертвецы с косами вдоль дорог стоят. И… Вдруг… Ка-а-ак… Свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, Гробы на ста колесиках неслись! Зловещей этой свадьбе было места мало, А если ты живой – поберегись! [34] – Очень кстати. – Девушка поежилась, тревожно всматриваясь в темноту. – Да, ты, Ларс, репертуарец-то выбирай, – проворчал Филипп Кирхофф. – Надо готовиться, когда со звездами общаешься. – А вы не стесняйтесь, господа и дамы, заказывайте баллады по вкусу, любую вам преподнесу, были бы талеры! – не моргнув глазом, выпалил музыкант и, не дожидаясь заявок, затянул следующую песню. К счастью присутствующих, не про кладбище. – Так чего это он? – переспросил Лавочкин, наклонившись к уху девушки. – Ах, он несчастный человек, – вымолвила Грюне, чуть не плача. – Каждый вечер на него накатывает особое состояние. Он поет, пристает к людям, вымогая деньги… Не отстанет, пока не заплатишь! «Кавалер, подарите даме любовную серенаду!», «Фрау, скрасьте свой досуг игривою песенкой!» Даже колотили его неоднократно, а он все поет. – А, понятно, – протянул солдат. – Заклятье, значит. – Нет. – Красавица энергично замотала прелестной головкой. – Не заклятье. Это профессиональное. Он много лет проработал в корчмах, трактирах и прочих питейных заведениях. Вот и привык. Мы уж его и связывать пробовали, рот затыкали… Рвет путы, глотает кляпы и вновь за свое! – Ого, – уважительно откликнулся Коля. Он всегда выражал почтение к загадочным природным и человеческим явлениям. – Ремесленник, – наморщил нос Филипп. – Навязчивый трактирный певун. Горланит весь вечер, а хороших жалобных песен не знает. – Неправда, три знаю, – пропел, не сбивая мелодии, Ларс. – Они уже не действуют, – раздраженно сказал Кирхофф. – Не действуют? – Рядовой все больше изумлялся странной компании. – Именно! – подтвердил король поп-музыки Наменлоса. Лавочкин ждал продолжения, но Филипп молчал, а Ларс мурлыкал что-то об эльфах и любви. – Понимаешь, Николас, – потрудилась объясниться Грюне, – этим господам регулярно требуется довести меня до слез. – Это что, извращение? – Ни-ни! – Девушка даже обиделась на солдата за оскорбительное предположение. – Речь идет о деньгах. Солдат оторопел: – Елки-ковырялки! Ты просишь милостыню, обливаясь слезами?! – Да нет же! Я плачу жемчужными слезами. Жемчугом, понимаешь? – Ты плачешь жемчугом? А это не больно? – Не больно, смею тебя уверить, волшебство же, все-таки, – улыбнулась красавица. – Просто меня нужно разжалобить. Коля немало повидал, шатаясь по местным королевствам, но в жемчужные слезы не слишком поверил. Общая идиотия ситуации не позволила. – Зря сомневаешься, – сказал Кирхофф. – У нас как раз кончились деньги. Можешь поведать ей что-нибудь жалостливое и убедиться. Лавочкин посмотрел на девушку. Та кивнула. Ларс, скрепя сердце, прервал концерт, уселся к костру. – Ну, Груня, слушай печальную историю, – приступил он. – Жил король с королевой, и было у их двенадцать сыновей… – Эй, подожди! – Фрау Грюне замахала руками. – Детство Зингершухера меня давно не пронимает. «Ух ты! – мысленно воскликнул солдат. – Тут она меня положила, так сказать, на обе лопатки! Что бы ей наплести-то?.. На обе лопатки…» И тут в Колиной памяти произошло несколько молниеносных пробоев. Образное выражение породило ассоциации с борьбой дзюдо, которой парень занимался в школе. Япония, борьба, грустные истории. Лавочкин вспомнил рассказ тренера и расцвел. Напрасно некоторые считают борцов тупыми сгустками мышц. Да, сэнсей был здоровенным мужиком с черным поясом. Мастером спорта. Зато он являлся большим любителем японской эстетики и очень юморным товарищем. Однажды, когда Коля от нечего делать пришел на занятия за час до начала, тренер напоил его чаем. За столом он буквально завалил парня информацией о самураях и прочей экзотике, а потом пересказал известный каждому школьнику сюжет, только «на японской фене». Эту пародию и вспомнил сейчас Лавочкин. – Что ж, Груня, – произнес Коля, входя в образ степенного японца. – Нет повести печальнее на свете… Ой, это из другой оперы. Поведаю тебе о тяготах уголовного самурайского кодекса. И солдат погнал как по-писаному. Жаль, иногда приходилось останавливаться, чтобы объяснить слушательнице незнакомые слова и странные обычаи. Евгеюка Онегаси История сия начинается с весьма прискорбного случая. Достопочтенный дядя нашего героя, уважаемый и прославленный сегун, захворал. Чуя скорую смерть, старый феодал призвал своего племянника, дабы тот, храня верность самурайскому укладу, помог ему уйти по-мужски. Славный воин не хотел умереть, как слабая женщина, во сне. |