Онлайн книга «Агент»
|
— И чего это мы — кулачьё? — плаксиво спросила баба, закутанная в белый платок поверх невзрачного серого платья. — Ни коровы, ни лошади, ни плуга, ничего нема! — Чего ж вы по второму разу-то? — раздался голос из толпы. — Три шкуры содрали, теперича за четвёртой пожаловали? — Разговорчики! — прикрикнул Хлюстов. Вынув список, он стал зачитывать фамилии каменцев, зачисленных в кулаки-мироеды: — Соркин! Яичников! Воловик! Сапацкий! Названные робко протискивались вперёд, дюжие продотрядовцы хватали их и валили наземь, задирая рубахи. Возницы уже спрыгивали с телег, разминая руки, и принимались стегать мужиков, рассекая кожу на худых лопатках, на острых позвонках. «Кулаки» только вздрагивали, мычали, кусая бороду или пыльную траву. — Папахин! Кравцов! Ачканов! Новых и новых «укрывателей» бросали в пыль, секли нещадно, полосуя жилистых крестьян вдоль и поперёк. Бабий вой и плач поднимался всё выше, делался всё громче и безутешней. Неожиданно из церкви показался длинный как жердь священник, совсем молодой ещё. Он медленно, немного даже торжественно зашагал к заготовителям, держа перед собою крест. — Поп! Поп! — принялись пихать друг друга продотрядовцы. — Глянь — длинногривый! Вздымая над собою распятие, священник закричал: — Опомнитесь! Не творите зла смиренному, ибо грех сие! Не потворствуйте дьявольскому наущению… Он не договорил — загремел револьвер Красной Сони. Пули впивались в худого иерея, будто гвозди вколачивались в доску чёрного гроба. Сложившись пополам, священник упал в пыль, так и не выпустив креста. — Прости им, Господи… — донёсся до Авинова клекочущий голос. — Ибо не ведают… что творят… Оханье пронеслось по толпе, заплакали малые детишки. — Вижу, не помогает… — зловеще протянул Хлюстов. — Ты, ты и ты! Лопаты в руки — и яму копать! Живо! Крестьяне, бледные до синевы, принялись долбить утоптанную землю. Когда яма, подозрительно схожая с могилой, углубилась до полусажени, продкомиссар скомандовал: — Вы, двое, вылазьте! А ты отдохни! Двое захекавшихся мужиков проворно покинули раскоп. Третий тоже было полез, кривя рот от ужаса, но заготовители со смехом сбрасывали его обратно, укладывая на дно ямы тычками прикладов. И снова заширкали лопаты, сбрасывая землю обратно, погребая заживо человека, повинного лишь в том, что пролетариату хочется кушать. — Да что ж вы творите, ироды! — взвился отчаянный крик. Рыхлая насыпь поднималась и опускалась, толкаемая обезумевшей плотью. Крики хоронимого были глухи и неясны, но вот затихли и они, задавленные сырою землёй. Кирилл спешился, захлестнув повод вокруг столба, удерживавшего косой тын. Он заметил в толпе лица двух человек, которые в Москве изучал по плохоньким фотографиям. Партизаны из 2-й Повстанческой. Тот, что слева, — это Авдеич, Авдеев, прапорщик из солдат, а справа — Тулуп, простой крестьянский парень. Неспроста они тут, ох, неспроста… Быстро подойдя к Тулупу, Авинов прямо сказал: — Проведёшь к Токмакову? Тулуп качнулся лишь, перебарывая желание скрыться в толпе. Злые глаза его сверлили Кирилла двумя карими буравчиками. — Пошто тебе Токмаков, — процедил он, — сволота большевицкая? Авдеич мягко отшагнул в сторону, суя руку за полу зипуна. — Спокойно, — холодно сказал штабс-капитан. Дуло маузера глянуло на Авдеева в упор, и тот замер. — Спокойно. У меня для Токмакова есть важные вести… — Ой, тётенька, не надо! Этот внезапный крик продрал Авинова, как железной щёткой. Резко обернувшись, он увидел мальчишку, попавшего в захват Красной Сони и брыкавшегося изо всех сил. Мальчиш был одет в бушлат на голое тело, латанные портки и лапти. Этот фантастический наряд никак не выделил бы его из стайки крестьянских детей, если бы не серая гимназическая фуражка. Руки Авинову резко скрутили, вырывая пистолет, а «гимназист» всё верещал: — Не надо! Не надо! Не на-адо-о! Худущий парень, наверное брат старший, вырвался из толпы, и в этот момент Гельберг выстрелила. Мальчишка, ухваченный жирным локтем Красной Сони, дёрнулся, изо рта у него пошла тёмная кровь. — Не-ет! — завизжал старшой, оседая на колени в пыль. — Не-е-ет! Но младший уже поник безвольным телом, распростёрся в пыли. Это и стало последней каплей, переполнившей чашу крестьянского терпения. Кирилл смотрел на площадь, согнутый в три погибели, и наблюдал всё как на экране кино. Первыми рванулись бабы. Они набросились на большевиков, не пугаясь винтовок и острых сабель. Хлюстов махом пал за пулемёт, да ленту заклинило. Живым человеческим прибоем, страшным и ревущим, ударили мужики. Выворачивая колья, подхватывая оглобли, они кинулись бить заготовителей, охаживая, подсекая, размолачивая… — Бе-ей! — стоял общий вопль. — Бе-ей! Вот запрыгали через тыны молодые парни с берданками, откопанными на огородах, затрещали выстрелы, топоры скрестились с шашками. Жестокая нещадная карусель завертелась по площади. Верещали забиваемые китайцы, прозванные «ходя-ходями», — так уж говаривали желтолицые с чёрными косичками, ведя на расстрел русоголовых: «Ходи-ходи!» Заготовители и хотели бы сдаться, да только крестьяне в плен не брали. Орущего дурным голосом Хлюстова подхватили за руки-ноги и швырнули на козлы. Выл продкомиссар недолго, пока его не расчленили пополам пилою-поперечкой. Красной Соне тоже не подфартило — прям на нечаянной могиле, где погребли бедняка Кравцова, деревенские вкопали осиновый кол, заострили его, как следует, измазали смальцем, да и посадили на него голую, исцарапанную бабами Софью. Животный, нутряной крик вырвался из её глотки, равняя со зверем лесным, и перешёл в утробное клокотанье, в булькающий сиплый рык. [132] — Энтого не трогать! — крикнул Авдеев. — Допрошать надоть! Тем и спасся Авинов от лютого возмездия толпы. Авдеич с Тулупом на пару отвели Кирилла в дом и бросили в подпол. Хозяин избы строил крепко. Только земля, утрамбованная пятками, леденила, а стены были рублены из брёвен, сверху нависали крепкие плахи пола толщиной в ладонь — стоило глянуть на кошкин лаз, чтобы убедиться в прочности перекрытия. Силы не хватит выбраться. Ничем съестным в подполе не пахло. В одном углу лежал разбитый горшок, в другом — пустой ларь с сорванной крышкой. Машинально пощупав скулу, по которой съездил Тулуп, штабс-капитан уселся на ларь и стал дожидаться решения своей судьбы. В деревянной кобуре было пусто, а вот золотой пистолет Троцкого по-прежнему давил в спину, будто успокаивая. Кирилл сомкнул глаза, затылком касаясь бревенчатой стенки. |