Онлайн книга «Гонец московский»
|
– Можешь прогонять меня, можешь нукуров Олексы-баатура звать… – выдавил из себя татарчонок. – Не знаю я… Не могу сказать, почему хочу ехать. Не получается. – Как это – не получается? – опешил Никита. Он ждал любого ответа: льстиво-заискивающего, грубовато-прямого – выгоды, мол, ищу… Но не такого. Ордынец скривился: – Не получается, и все тут! Я сам много думал, когда ехали с тобой в Москву. Зачем меня несет от родного стойбища, как перекати-поле? Богатства не добуду, славы не добуду… Ничего не добуду! Смерть разве что… – Так оставайся. – Не могу. Сорвало меня и тащит. Гуси-утки перед зимой собираются в стаи и летят в теплые края, за море Абескунское. Что их несет? – Жить хотят. Снег выпадет зимой. Реки и озера замерзнут. Они с голодухи перемрут. Потому и улетают. – А откуда они знают, что лететь надо? Утка – птица неразумная, глупая. – Не такая уж она и глупая. – Глупая! Улан-мэрген точно знает! Улан-мэрген сто, двести, тысячу уток стрелял. Ее обмануть проще простого. Гусь, конечно, умнее, но все равно – птица… – Так откуда она знает, что улетать надо? – Никите и самому стало интересно услышать объяснение татарина. – Откуда? – А она не знает. Она чувствует. – Вот те раз! – Да! Чувствует. И я тоже чувствую, что должен с тобой ехать. Может быть, я не стану богатым и знаменитым, но зато скучно мне не будет, это уж точно. – Вот чудак! Ты только о развлечении думаешь! – Баатур должен жить легко, – гордо ответил Улан-мэрген. – Добыча легко приходит и легко уходит. Власть сегодня есть, а завтра ее нет. С нами остается только честь. Потому заботиться нужно только о ней. А все остальное – пыль на сапогах, грязь на конских копытах. – А Родина? Татарин нахмурился: – Я тебя не понимаю. – Ну, Родина. Земля, где ты родился и вырос. Люди, которые на ней живут… – Не понимаю. Земля сегодня одна, а завтра – другая. Собрали юрты и откочевали. А люди? Да. Баатур должен с гордостью нести честь рода, улуса… Но и род гордится баатуром. Много славных баатуров – соседи уважают, завидуют. Никита вздохнул. Ну что взять с кочевника. Могилы его пращуров остались далеко-далеко. За сотни поприщ [75] отсюда. На востоке. Плохо, когда люди живут не там, где похоронены их предки. Кто знает, от хорошей ли жизни монголы сорвались с обжитых мест и отправились завоевывать западные земли? – А не боишься, что придется отправиться в такие земли, куда ни твои отцы, ни твои деды никогда не кочевали? – Это на запад? К последнему морю? – Ну уж не знаю, последнее оно или не последнее… – Так это же мечта! Туда стремился Священный Воитель! Туда вел тумены монгольских воинов великий Джихангир [76] ! Если я смогу добраться к последнему морю!.. – Этого я тебе не обещаю! – усмехнулся Никита. Он уже мысленно смирился с попутчиком, глядя на восторженного татарчонка. Ладно… Глядишь и пригодится. – Да! Ты мне вот что скажи… Откуда тот свист был, когда меня мужики на дороге сетью пеленали? Улан-мэрген издал восторженный клич, подхватил лежащий на столешнице нож и подбросил его к закопченному потолку. – Свист? Ха! Это я стрелу пустил! – Как? Какую стрелу? – Со свистулькой стрелу. Я тебе потом покажу… Понимаешь, у нее наконечник не железный… Дверь скрипнула, распахнулась. Ордынец прервал рассказ, обернулся. Вошедший отрок с растрепанными волосами, похожими на льняную кудель, выглядел теперь не только испуганным, но и изрядно озадаченным. – Олекса Ратшич вас кличет… – Спасибо! – Никита поднялся, украдкой отщипнул хлебный мякиш. Для домового. – Мы сами пройдем в гридницу. Я знаю дорогу. – Не в гридницу, – отрок замотал головой. – Велено в светлицу к Ивану Даниловичу провести. Наверх. Улан-мэрген пробормотал что-то по-своему, не сдержав удивления. Никита постарался сохранить непроницаемое выражение лица. Так учил Горазд – настоящий воин и мудрец всегда спокоен, не подпрыгивает и не визжит от радости, даже если изнутри все распирает и душа поет. И любопытства настоящий воин не выказывает, как бы ни хотелось расспросить. Поэтому он просто кивнул и пошел за провожатым. По лесенкам и сходцам. Через одни сени, другие… А вот и светлица княжеская. Не богато… Во всяком случае, Никита ожидал от жилья правителя Москвы, внука Александра Невского, большей роскоши. А тут… Два сундука, один из которых покрыт медвежьей шкурой, протертой кое-где и даже на вид старой и ветхой, а на другом свалены свитки, сложенные вдвое и вчетверо куски пергамента, толстые книги с окованными медью уголками. На стене висел расшитый сложными узорами – когда-то цветными, яркими и сочными, а ныне блеклыми, как облетевшая листва, – ковер. На нем – скрещенные меч и сабля. И больше ничего, не считая двух лавок, иконостаса в углу и крученного из граненых прутьев светца. Князь Иван Данилович сидел, опершись подбородком о кулак. Олекса Ратшич возвышался над ним, как гора, скрестив руки на груди и хмуря мохнатые брови, – туча тучей. И дружинники, и челядь знали: когда боярин в таком настроении – на глаза ему лучше не попадаться. Напротив них гордо выпрямился, сидя на лавке, мужчина с седыми висками и темной, почти черной бородой. Его черные глаза блестели, будто два уголька, перебегая с князя на боярина и обратно. Чуть-чуть подергивались широкие ноздри. А на груди, нашитый на черный кафтан непривычного покроя, алел крест. – Ага! Явились не запылились! – буркнул Олекса, будто бы не сам отправлял парней перекусить в людской. Никита, чтобы не злить господ, поклонился в пояс, надеясь, что они не заметят досаду на его лице. Что ж так меняется настроение у боярина? Как погода осенью: то дождь, то солнце, то тепло, то заморозок… – Будет тебе, Олекса Ратшич. – Иван Данилович устало покачал головой, поморщился, потом глянул на парня. – Я сочувствую твоей беде, Никита… Но вряд ли чем-то помочь могу. В Орду ехать сейчас не с руки… Да и ссориться с ханом Тохтой из-за отшельника… Правда, не могу я. – Лицо князя исказилось, словно от боли. – Не время сейчас. Даже если бы ордынцы деревню сожгли, я бы стерпел. Думаю, ты поймешь меня. Если не сейчас, то потом, когда повзрослеешь. – Стоит нам только рассориться с Ордою, как Михаил Тверской слабиной воспользуется… – тяжело роняя слова, пояснил Олекса. Уже кому-кому, а ему, боевому, прославленному воеводе, горько было признаваться в своем бессилии защитить русских людей. – Тут же в Сарай-Берке помчится – ужом станет виться вокруг хана. Чем это закончится – неведомо, а нам думать обо всем княжестве Московском надобно. |