Онлайн книга «Гонец московский»
|
Приближаясь к заставе из десятка смоленских дружинников, кутавшихся в тяжелые шубы, литвин прикинул – с чего бы начать поиски? И не нашел ответа. Поэтому решил сперва заглянуть на какой-нибудь постоялый двор, договориться о жилье и пропитании – тем паче в его поясном кошеле позвякивал десяток медных монеток и даже одна серебряная. Седобородый стражник наметанным взглядом выцепил его в жидковатом потоке смолян, возвращавшихся в город с вязанками хвороста, и торговых гостей, сопровождавших обоз из саней, груженных пузатыми бочонками. – Чьих будешь, парень? Двое других взяли рогатины наперевес и заступили литвину дорогу. Глава двадцатая
Грудень 6815 года от Сотворения мира
Посад, Смоленск, Русь Стражники выглядели суровыми и решительными. Ругаться с такими или спорить – себе дороже. Вилкас улыбнулся до ушей, развел руками, показывая, что хвататься за оружие не намерен и вообще полон к смолянам самых добрых чувств. – Из обоза я купеческого… – И где же твой обоз? – Старший из охранников внимательно оглядел его. – Где купцы, где товары? – Были, уважаемые, были… – Литвин снова улыбнулся. На сей раз улыбкой извиняющейся и немного грустной. – Христом клянусь и на церковь перекрещусь… Он сорвал с головы шапку и размашисто сотворил крестное знамение, поклонившись на купол, венчавший храм Иоанна Богослова. – Куда ж подевались? – А ограбили нас на дороге… – Да ну? – Взгляд стражника смягчился. Но не слишком. В Смоленске не привыкли верить на слово первому встречному. – Как есть ограбили. Накося, погляди… По-прежнему держа шапку в руке, парень наклонился, выставляя на всеобщее обозрение спекшиеся от крови волосы на затылке. – Добряче тебя… – пробормотал стражник помоложе со светлой, льняной бородой. – Слышь, Яковлевич, – несмело проговорил второй, чернобородый и коренастый. – Я слыхал, взаправду купцов на тракте порешили. Твердила сказывал… – Ты молчи и не лезь не в свое дело! – отбрил старший. И вновь обратился к Вилкасу: – Не слишком ты на торгового гостя похож. – А я и не скрываю – не купец я. Я охранником был. – Да? А кто старшим над охраной ходил? – Добрян. Плечистый мужик. Ростом чутко пониже меня будет. Вот досюдова, – литвин отмерил ладонью на уровне бровей. – Седой и лохматый, что твой lokys [131] . – Есть такой у нас, – кивнул Яковлевич, выказывая знание литовского наречия. – Хороший боец. И брат его тоже крепкий вояка. Да что я тебе рассказываю? Вы ж один обоз охраняли. – Уж извини, уважаемый, но не знаю, – покачал головой Вилкас. – Добряна знаю. А брата его – нет. Не было с нами его брата, даже если их у него дюжина. Сын был – точно помню. Laigonas [132] был. Не о нем ли ты говоришь? – А еще кто был? – прищурился смолянин. – Brolenas… Как это по-русски? Сын брата… – Племяш никак? – Точно. И не один, а двое сразу. Еще парни помоложе были. Они мне не говорили, кем старшому доводятся. – Ну, похоже на правду, – почесал бороду Яковлевич. – А как вышло, паря, что ты, литвин… Ты ведь литвин? – Мне скрывать нечего. Я свой род не позорил. Литвин. Из-под Крево. – А как попал к Добряну в отряд? Он – человек русский… – Так и я не татарин, чай, – осклабился литвин. – Иль мы далече от русских ушли? Веры одной, православной… – Гляди ты… – почесал в затылке стражник. – Похоже, и впрямь не врешь… Остальные, уловив в голосе командира нотки облегчения, опустили рогатины остриями к снегу, разулыбались. – Как же ты выжил-то? – Светлобородый смолянин сочувственно вздохнул. – Твердила сказывал, там ужасть что творилось на дороге. Одни мертвяки, одни мертвяки… – Он передернулся. – Тебе еще раз показать? – Литвин повернул голову, чтобы здоровенная шишка, украшавшая его затылок, стала видна. – Дубиной меня оглоушили. Я и посунулся носом в снег. Не была бы такая черепушка крепкая, да шапка толстая и мягкая, мозги бы вышибли… Стражники сочувственно рассмеялись. – А так пролежал дотемна, точно покойник. Все меня за мертвеца приняли: и свои, и чужие. И не добили, и раны не перевязали… Когда оклемался, на дороге уже никого. Только следы конных. – Верно! Это Илья Приснославич со своими был! – воскликнул молодой и заслужил неодобрительный взгляд Яковлевича. – Помолчи, Гринька! – Он подумал и махнул рукой: – Иди, парень. Иди… Тебе отлежаться бы после такого. Во-он там постоялый двор есть. Пахом не слишком дерет за харчи и ночлег. Вилкас сердечно поблагодарил стражников и зашагал в город. Хорошо было бы, конечно, расспросить смолян, не видели ли они с дружинниками Ильи чужаков – двух парней и рыцаря, – но что-то подсказывало ему: не стоит. Сыщутся друзья. Рано или поздно. На ходу литвин мурлыкал песенку. Не слишком веселую. В самый раз после пережитого. Nesirupink, berasis zirgeli, Asr dabar nujosiu pas teweli, Pas teweli i dwareli. Stainej’ pastatysiu. Asz paszersiu sawo zirguzeli, Asz paszersiu sawo judbereli Ney rugelis, ney mezelis, Grynom’s awizelem’s. Pagirdysiu sawo zirguzeli, Pagirdysiu sawo judbereli. Ney aluczu, ney miduczu, Czustu wandeneliu… [133] Дверь корчмы хлопнула за его спиной. В лицо дохнуло теплом, чадом от очага и таким ядреным духом съестного, что у парня в первый миг даже голова закружилась. Из трех длинных столов два занимала хохочущая орава. Все как на подбор крепкие мужики – не моложе двадцати и не старше тридцати лет, плечистые, одетые в суконные зипуны. Заметив особые потертости на плечах и спине, Вилкас понял, что это воины, – такие следы оставляют только кольчуги. «Должно быть, дружина какого-нибудь воеводы вернулась с объезда границ…» – подумал парень и присел на край лавки у свободного стола. Плешивый корчемник с сомнением оглядел нового гостя, но выложенные на столешницу две медные монетки смягчили его сердце. Вскоре перед литвином оказалась широкая миска с горячей кашей и золотистыми шкварками. |