Книга Горячие ветры Севера. Книга 1. Рассветный шквал, страница 70 – Владислав Русанов

Остатками воды из меха залил котелок. Искать ручей не было ни сил, ни особого желания: завтра будет день — найдем. Приготовил две рогульки, снял дерн в том месте, где надумал костер развести.

Мак Кехта сидела, привалившись спиной к дереву, и угрюмо наблюдала за мной. А может, и не за мной, а сквозь меня, куда-то в одной ей ведомую даль. Да, не позавидуешь ее судьбе. Терять близкого за близким. Тут уж поневоле озвереешь, начнешь резать направо и налево тех, кого считаешь виновниками несчастий. Дурацкая у меня привычка: всякий раз спрашивать себя: а как ты поступил бы на месте того или иного, Молчун?

Не знаю, не знаю. В шкуру Мак Кехты мне не попасть, видно, никогда. Родные, по всей видимости, постарались как можно скорее забыть меня, а быть может, и отреклись прилюдно пред лицом суровых жрецов. Уж отец точно. Брат был совсем ребенком, вряд ли меня помнит. Только мать может хранить воспоминания о непутевом сыне.

А способен ли я на безумный отчаянный поступок, если узнаю о гибели родных? Положа руку на сердце, признаюсь: скорее всего нет. Не помню я их. И память стерлась, оставив лишь неясные образы — легкую дымку, которую легко заслоняет плотная пелена жизни нынешней…

Гелка подползла поближе. Бедняжка с трудом ходила после пережитого ужаса со стуканцом. Почему-то ее гибель Этлена поразила еще больше, чем сиду. Мне доводилось слышать о горячке после сильного испуга или расстройства, вызванного смертью близких. До такого, хвала Сущему Вовне, дело не дошло, но часть дороги Гелка провела в полубессознательном состоянии, стуча зубами в ознобе. Теперь ей полегчало, но работать все же не следовало. Ага, попробуй это объяснить тому, кто тебя слушать не хочет.

— Молчун, дай я помогу. — Девка легонько дернула меня за рукав.

— Чем же ты мне поможешь? — Я искренне удивился.

— Ну, не знаю, — замялась она.

— Так, белочка. — Я пытался говорить мягко, но убедительно. — Давай договоримся: нынче и завтра ты отдыхаешь. И никаких «дай помогу». Хорошо?

— Дак как же…

— А вот так. Лучше будет, если совсем заболеешь? Сляжешь, не ровен час. Считай, что ты мне так помогаешь.

Кивнула. Согласилась или нет, не знаю, но спорить не стала.

Вернулся Желвак с такой надутой физиономией, будто не охапку хвороста принес, а полные пригоршни пиявок. Вот еще горе на мою шею.

Вскоре веселые язычки пламени заплясали, перепрыгивая с ветки на ветку, лаская дно котелка. Учитель Кофон говорил, что, только научившись добывать и поддерживать огонь, люди окончательно отделились от зверья. В нашем, людском понимании, конечно. Для перворожденных мы так зверьми, дичью или тягловой скотиной, остались.

Пока вода закипала, я заглянул в мешок — по полгорсти муки еще найдется. Нужно раздать. Завтра попробую поохотиться. Или, глядишь, на ручей выйдем — порыбачу. Снасть у меня нетронутая лежит. Даже загибаясь от усталости, ее не брошу.

Желвак и Гелка с удовольствием взяли свою долю. Бывший голова сразу отправил в рот. Девка ела по чуть-чуть.

Мак Кехта предложенную пищу вновь отвергла, гордо покачав головой.

Уморить до смерти она себя хочет, что ли? Да будь ты хоть трижды перворожденным и высшей расой, но нельзя же столько времени голодать!

— Мисте их, феанни, — попытался образумить я сиду. — Эн вас а мюре? Нужно есть, госпожа. Или ты хочешь умереть?

Эх, как она вскинулась в ответ на мягкое и невинное замечание!

— Шив' кл'иптха, салэх? Ты издеваешься, человек?

— Ни хеа… Нет, — ошеломленный напором, сумел только выдавить из себя. — Я хотел…

— Ши ни их люс! Сиды не едят траву!

Так вот оно что! А я, дурак старый, злился, бурчал про себя, сетуя на высокомерие ярлессы. Не желает, дескать, мукой питаться, разносолы ей всякие подавай! А оказалось, что перворожденные не употребляют растительной пищи. Этого нам даже дотошный Кофон не рассказывал. А знал ли он сам такие подробности? Где-то в глубине души снова шевельнулась мысль — вот бы вернуться в Школу… Или в Вальонскую Академию, на худой конец. Или лучше вот что! Когда устроимся с Гелкой где-нибудь в Восточной марке, начну писать книгу. О севере и народах, его населяющих. О животных и растениях. О погоде, недрах земных, реках…

Пока я предавался приятным фантазиям, Мак Кехта, резко тряхнув головой, отвернулась, потянулась сперва за мечами, словно хотела сгрести их под мышку и убраться прочь, куда глаза глядят. Руки ее замерли на полпути, плечи предательски задрожали. А я думал, перворожденные плакать не умеют! По крайней мере, бешеная сидка, неугомонившаяся ведьма… Или как там ее еще называли по селам и факториям?

Я потянулся, легонько тронул сиду за плечо:

— Мах ме, феанни… Прости меня, госпожа…

Она стряхнула мою руку тем же резким движением, каким когда-то на площади перед «Рудокопом» отмахивалась от Этлена.

— Та ни юул'э, феанни. Мид', салэх, амэд'эх агэс дал. Я не знал, госпожа. Мы, люди, глупы и невежественны.

Мак Кехта медленно повернулась. Слез в глазах — ни следа. Только боль и отчаяние.

— Та эхэн'э, Эшт. Я помню, Молчун.

Вот так да! Что она помнит? Что война с людьми сделала из нее то, что не сделали бы и сотни лет усиленного воспитания ненависти и жестокости? Или что люди по сути своей животные, на которых не стоит обращать внимания? Но животным не мстят. А если не это, то что?

Нельзя не заметить, что сида изменилась. Исчезла сквозящая в каждом жесте, каждой фразе непримиримость. Даже голос стал мягче. Надолго ли?

В это время вскипела вода, отвлекая меня от размышлений к обыденным заботам. Пора чай заваривать.

Да, чуть не забыл. В первый раз Мак Кехта назвала меня просто Молчуном. По имени. Без обязательного «салэх».

Правый берег Аен Махи, фактория, яблочник, день первый, к вечеру

Юрас любил посидеть вечером, покуривая трубочку с тютюнником, на очищенном от веток стволе по ту сторону плетня, ближе к опушке леса.

С Аен Махи набегал ветерок. Далеко-далеко на западе солнце потихоньку клонилось к зубцам Облачного кряжа, окрашивая их в алый цвет. Впереди, на расстоянии полета стрелы, тянулись к небу буки и грабы, чьи листья начали уже блекнуть в преддверии близкой осени.

За спиной Юраса немногочисленные обитатели фактории завершали хлопотливый, трудовой день. Шумела ребятня, сновали туда-сюда бабы. Над двускатными крышами курились легкие дымки, а значит, на любовно сложенных очагах кипела в котлах похлебка. Душистая, со стрелками дикого лука.

Три приземистых, крытых дерном бревенчатых дома давали приют шести семьям. Народу хватало. Но другие трапперы старались Юраса не беспокоить в то время, когда он отдыхал по вечерам. Виной тому был вспыльчивый нрав плечистого ардана, часто раздающего тумаки под горячую руку более слабым соседям. А последние три дня к нему стало просто опасно подходить.