Книга Обряд Ворлока, страница 54 – Владислав Русанов

— О старце Феодосии я слыхал, — решил проявить осведомленность Вратко.

— Да какой же он старец, когда моложе меня? — искренне удивился Димитрий. — Святой подвижник, но никак не старец. Только не удалось мне на него поглядеть. Даже одним глазком.

— Что так? — заинтересовался Олаф. — Не пустили, что ли?

— Да при чем тут «не пустили»?! Как раз великий пост начался. А преподобный Феодосий всякий раз на время поста затворяется в келье, вырубленной в камне, и просит, чтобы его замуровали. Только мааленькое окошко оставляет. Ему раз в три дня туда братья воду подают и сухарь ржаной.

— Зачем это? — почесал затылок викинг.

— Вот так он постится. Молится, голодает и очищается от скверны земной.

— Да откуда же у него скверна возьмется, если он и так монах? Божий человек.

— Ну, он ведь не только за спасение своей души молится, — устало пояснил херсонит. — За всех вольных и невольных грешников… Во искупление грехов умерщвляет плоть. Как и Сын Божий — Иисус Христос. А что вы так насупились? Не верите мне, что ли? — вдруг вздрогнул он, пробегая взглядом по лицам сидящих рядом людей.

— Да почему же? — за всех ответил Вратко. — Верим.

— Так что же вы хмурые такие?

— Да вспомнили одного чудотворца… Тоже, поди, святым себя чувствует… — зло бросил Гуннар.

— Это кто же такой? — Димитрий посерьезнел, напрягся, даже спина выпрямилась и плечи развернулись.

— А отец Бернар. Не слышал о таком?

— Уж не тот ли монах-бенедиктинец, [92] про которого вспоминал Гюнтер?

— Может, и бенедиктинец, откуда мне знать, — словен пожал плечами, — но Гюнтер-купец его знать должен. Это точно.

— Знает, я думаю… Горько сетовал Гюнтер, что послушал посулы монаха, доставил того в Ставангер. А бенедиктинец возьми да и не заплати обещанного. Благословил, говорит, и пошел. Говорит: «In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen». [93] Что означает…

— Я знаю, что это означает…

— Ты, похоже, здорово зол на этого монаха.

— Не то слово.

— Так поделись. Глядишь, чего-нибудь посоветую…

«Много вас тут, охотников в чужой душе грязными пальцами ковыряться», — подумал Вратко. А потом махнул рукой и все рассказал. О том, как впервые увидел отца Бернара на волинском торгу, о том, как он вмешался в дела купца Позняка, и чем все это закончилось. Как Бернар вновь повстречался на пути словена на Оркнеях, где монах охотился за тайным знанием пиктского народа и уничтожил семью Рианны. О его участии в сражении у Стэмфордабрюгьере и о попытке захватить дочь Харальда Сурового. О том, как чернорясник пытал, сделав калекой, Хродгейра и как отправил на съедение диким зверям самого новгородца.

Димитрий слушал не перебивая. Не пытался оправдать священнослужителя.

А когда парень смолк, тихонько проговорил:

— Давать такому человеку в руки Святой Грааль — все равно что юродивому сунуть в руки заряженный самострел. Мне стыдно, что бенедиктинец прикрывается именем Господа и творит непотребство со святой молитвой на устах. Если вы не прогоните меня, я хотел бы встать рядом с вами, чтобы бороться с отцом Бернаром.

— Но ведь ты же монах! — дернул себя за бороду Гуннар. — Ты пойдешь против своего? Обеты позволят? А если и пойдешь, то как будешь сражаться? Оружие носить вам не положено…

— Против такого своего мои обеты не то что позволят… Да они просто обязывают меня остановить его. А бороться можно и без оружия. Молитвой. Истинным словом из Священного Писания. Верой. Знанием.

Вратко не зная, что ответить, посмотрел на викингов и оборотня. Мол, что посоветуете? Олаф пожал плечами. Отвел глаза. Но Гуннар с Вульфером, не сговариваясь, кивнули.

Тогда и словен улыбнулся Димитрию:

— Хорошо, ромей, будем держаться друг дружки. Авось не пропадем.

На том и порешили. Теперь Вратко, с трудом преодолевая сонливость, вспоминал свои слова и речи монаха. Все пытался отыскать подвох. И не находил.

В темноте легонько храпел Гуннар. Продолжал жалобно стонать динни ши. Сопел носом грек.

Новгородец сладко зевнул, выворачивая челюсть…

И вдруг почувствовал чье-то присутствие. Взгляд чужого существа.

Так иногда бывает. Ты спиной можешь ощутить внимательный взгляд, устремленный на тебя.

И неважно, кто это: стрелок, направивший острие срезня тебе в затылок, или купец, решивший поживиться за твой счет, всучив бесполезный товар; старый враг или девчонка с соседней улицы; самоуверенный вор или подозрительный стражник.

Ты не видишь этого человека, но знаешь, что он вовсю разглядывает тебя. А кому случалось бродить в одиночку по лесу (пускай и не забираясь далеко от опушки), подскажет, что порой и зверь лесной может буравить спину внимательным взглядом.

Говорят, некоторые люди с годами учатся не только улавливать чужой интерес, но и чувствовать его мельчайшие оттенки. Набросится или попросит кусок хлеба, жалуясь на уродство или немощь. Отпустит тетиву лука или попытается тихонечко улизнуть подобру-поздорову. А если и выстрелит, то можно заранее узнать, куда он целится: в горло или сердце, чтобы насмерть, или в ногу-руку, чтобы захватить потом живьем. Воину, догадавшемуся, куда будет направлен удар, не составит труда его отразить. Вот так и рождаются легенды о бойцах, способных отбивать стрелы на лету.

Вратко не верил, что когда-нибудь сможет сравняться с великими воинами. Купеческому сыну нужно знать свое место. Ну, разве что немножко ворожить… Что-то же у него получалось до сих пор. А вдруг умение колдовать развивает чувства так же, как и воинские упражнения? Ведь никто из его спутников — даже оборотень, а уж кто, как не он, должен обладать звериным чутьем? — не поднял тревогу, не попытался разбудить остальных.

«А может, это мне снится? Да где там! Я же все чувствую. Голод в пустом животе. Холод — вон как озябли пальцы на ногах! Боль в плече, которое ушиб о камень в драке с пиктом. И страх…»

Попытавшись пошевелиться, Вратко понял, что все тело его оцепенело. Будто онемело, как пальцы после того, как их туго скрутил ремнем Эйрик, воин Модольва-хевдинга. Или когда парень пробултыхался всю ночь в холодной воде. Тогда было так же тяжело встать на ноги. Хотелось лежать и лежать, уткнувшись носом в палубу… Да вот только сейчас хотелось вскочить, но руки и ноги отказывались повиноваться.