Онлайн книга «Обряд Ворлока»
|
Малая часть души новгородца возмутилась той радости, с которой воображение парня живописало полет стрелы и попадание в цель. Но большей частью он уже не разделял себя с оружием. Дрожал вместе с товарищами в ожидании, когда же сильные пальцы лучника пробегут по торчащим наружу перьям и выберут того счастливчика, кто станет первым… — Товсь! — донеслось издалека. Лучник затоптался на месте. Наверное, ищет сейчас хороший упор для ноги, натягивает тетиву на лук. Сгибает и разгибает пару раз оружие. На пробу. «Выходит, атака нормандских рыцарей вновь захлебнулась? И саксы встали насмерть на вершине холма? Что ж, самое разумное, что Гарольд может сделать, потеряв правое и левое крыло войска, это уйти в „глухую“ оборону. Сомкнуть щиты, попробовать восстановить часть палисада и ждать. Выстоит до сумерек, считай — не проиграл. Хотя и не победил тоже. Но в его положении сохранить хотя бы треть собранных бойцов равнозначно победе. Глядишь, подоспеют Эдвин и Моркар. Ведь сам Гарольд примчался им на подмогу, не чинясь и не заботясь о стертых ногах и сбитых копытах. Если не Мерсия с Нортумбрией, то таны с востока Англии пришлют еще подкрепления, а там, глядишь, южане подоспеют. Они хоть и притаились, увидав несметную силу Вильгельма, но должны помнить величие воинственных предков — подтянутся, встанут рядом, подопрут плечом усталых, слабеющих хускарлов. Опять же, Уэльс еще не присылал своих бойцов. Пускай валлийцы подумают, хорошенько подумают, будет ли Бастард Нормандский лучшим сюзереном, чем Гарольд Годвинссон?» — Залпом! Вот и долгожданные пальцы. С радостным всхлипом бронебойная уходит вверх. «Прощай…» — шепчут ей те, кто лежал рядом. Стрелам незачем обманывать себя. Надежды вновь встретиться в колчане — никакой. Ну, разве что чудо произойдет… — Цельсь! Скрипит тетива. Лучник втягивает воздух поглубже и застывает. — Бей!!! Щелчок. Удар тетивы по кожаной рукавице. Счастливый визг бронебойной сливается с воплями сотен других стрел, сорвавшихся в смертоносный полет. Почему люди не слышат их криков? Для них стрелы — безмолвная смерть. — Цельсь! Вторая бронебойная… — Бей! Вратко недоумевал: ну почему, почему бронебойные? Откуда такое пренебрежение остальными стрелами, томящимися в ожидании? Сколько можно? Выбери меня! Ну, выбери! Пожалуйста!!! И вот грубые пальцы лучника коснулись его оперения. Ах, если бы стрелы умели кричать! Как бы он заголосил: «Сбылось! Свершилось! Наконец-то!» Свежий воздух, дурманящий множеством запахов, каких в затхлости колчана ни за что не почуешь, омыл стальной, жадный до крови наконечник, легким ветерком пробежал вдоль древка, встопорщил перья. Прикосновение отшлифованной кибити невиданным наслаждением ворвалось в душу. Тетива решительно вошла в пропил… Как же можно радоваться, оказывается, просто свободе. Пусть она призрачна и вскоре ты отправишься в цель. Но полет… — Цельсь! Заскрипела тетива. Пальцы нормандца впились в древко, будто клещи. — Бей! Могучий толчок, и стрела по имени Вратко вылетела прямо в синее, сверкающее, подобно драгоценному самоцвету, небо. Вот оно! Ради этого стоит жить. Даже если эта жизнь протекает в душном колчане или на телеге, в связке. Даже если после короткого стремительного полета ты истлеешь вместе с трупом или завязнешь в далеком ясене и будешь гнить и ржаветь от непогоды. Клиновидное жало со свистом рассекало воздух. Тугие струи воздуха врывались под оперение и закручивали стрелу, словно веретено. Внизу, посреди золотых лесов Южной Англии, торчал холм Сенлак, напоминающий могилу. Тысячи трупов покрывали его склоны. Люди и кони. Погибшие от холодной стали и затоптанные во время бегства своими же. Здесь валялись отрубленные руки, ноги, головы… Лошадиные уши и ноздри… На вершине холма вилось знамя с человеком, вскинувшим копье для удара. И рядом — знамя с драконом. Вокруг них продолжали держать строй саксы. Тысячи полторы, если на глазок. Они стояли плечом к плечу, закрывшись щитами, а вокруг громоздились тела зарубленных нормандцев. Тем кусочком сознания, в котором сохранились человеческие чувства, Вратко понял, что Вильгельм так и не сумел одолеть хускарлов в честной схватке, а потому приказал взяться за дело стрелкам. Дружинники Гарольда, даже погибая, оставались в строю. Утыканных стрелами воинов от падения удерживали спины и плечи товарищей. Когда некуда упасть, мертвые занимают место рядом с живыми. Пока еще живыми… Оперенный, брошенный в полет тетивой, Вратко устремился к земле. Точнее, к последнему оплоту английской короны на английской земле. У стрел нет сердца. Будь по-иному, оно разорвалось бы от восторга. Наконечник верещал, предчувствуя поживу. Раскрашенные щиты все ближе. Клепаные шлемы… Светлые бороды и слипшиеся от пота волосы, торчащие из-под бармиц… Исполосованные потеками грязи лица. И глаза… Серые, карие, зеленые, синие… Льдисто-голубые… Они смотрели из-под сурово сдвинутых бровей, и новгородец узнал их. Так же строго и решительно они глядели на норвежский строй у Стэмфордского моста. И звучали безжалостные, но правдивые слова: — Конунгу Норвежскому, с мечом явившемуся на эту землю, король Гарольд может предложить лишь семь стоп земли. Или больше, ибо слышал король Англии, что Харальд Сигурдассон выделяется среди людей ростом и крепостью телесной. Словен вспомнил вису, которую сложил по просьбе Марии Харальдовны: Местию отмечена Смерть на наконечнике Ясно око выколет Королю саксонскому. Стальное острие стрелы вошло в глаз королю Гарольду Второму Годвинссону! Вратко взвыл, будто бы сам получил пядь железа между ребер, и рванулся прочь, освобождая душу из плена в сердцевине орехового древка… Очнулся новгородец сразу. Будто вынырнул из омута. Все тело ломило. Каждый сустав отзывался болью. Но ведь если руки-ноги болят, значит, они есть! И если веки отказываются подниматься, значит, глаза вновь на месте. Какое счастье — почувствовать себя человеком! Вратко не открывал глаз и прислушивался к ощущениям. Он лежал, укутанный до горла, на чем-то упругом. Не доски и не соломенный тюфяк. Не куча листьев, но и не меховая подстилка. Ложе слегка потряхивало. |