Онлайн книга «Каменный век. Книга 1. Род Волка»
– Тайн бытия много. Низшие известны всем взрослым, а высшие… – Доступны немногим? – НУЖНЫ немногим. В том и проблема с тобой, пришедшим из будущего, – понять, каков твой уровень посвящения. И дать тебе его. – Вот даже как?! А если я и нижними не владею, то как вы сможете определить мой верхний уровень? – Спрашивай, – пожал плечами старик, – и все станет ясно. – Все что угодно?! И никто не будет смеяться? – Похоже, ты боишься чужого смеха больше, чем оружия… – Художник помолчал, потом закончил: – И наверное, правильно делаешь. Но через это нужно пройти. Или не проходить – это твой выбор. – Что ж, – улыбнулся Семен, – тогда я сделаю его! Можешь смеяться надо мной, можешь обзывать глупцом – я все равно в это не поверю, потому что знаю, кто самый умный и самый красивый в Среднем мире! Старик прищурился, всматриваясь в его улыбку: – Да, ты на самом деле не хочешь быть как все. Ты действительно считаешь себя одним из лучших. Но сомневаешься. И всю жизнь доказываешь это себе и другим. Или только себе? – Послушай, Художник, – смутился Семен, – я, честно говоря, как-то не задумывался. Это так важно? – Конечно. От этого зависит твой уровень посвящения. Ты должен знать ответ хотя бы для себя. И тогда поймешь, о чем нужно спрашивать. – Но кое-что я уже понимаю. Можно? – Да. – Почему рисунки в пещере? Снаружи много хороших поверхностей, там люди могли бы все время видеть их. – Рисунки не для людей. Не для живых людей. Здесь нет ничего такого, чего они не могли бы видеть сами, пребывая в Среднем мире. – Тогда для кого?! – Для тех, кто ушел в прошлое. Для тех, кто остался в Нижнем мире. – Для умерших? – Для живущих в Нижнем мире. Я даю им то, чего они лишены. – Животных и охоту на них? – Красоту жизни этого мира. Передать им степь и горы, леса и реки я не могу – только красоту. В попытке понять две эти короткие фразы у Семена чуть крыша не съехала. «Ну, почему мои бывшие современники считают, что эти люди обходились словарем Эллочки-Людоедки?! Тут же черт ногу сломит! Словом „красота“ можно лишь приблизительно перевести обширное и емкое понятие – нечто вроде квинтэссенции, животворящей сущности бытия. Таких терминов, как „лес“, „горы“, „степь“, „реки“, просто не существует, а есть обозначение как бы основного, фонового проявления материального мира. И в довершение всего, местоимение „я“ использовано не в единственном числе, но и не во множественном – понимай, как хочешь: множество „я“ или дискретное „мы“. С такими понятиями, как „Нижний“, „Средний“ и „Верхний“ миры, можно только свыкнуться, приняв за аксиому их условность, поскольку на самом деле ни один из них не выше другого и не ниже. Вплетенные в них представления о „прошлом“ и „будущем“ вообще понять без бутылки невозможно, поскольку то и другое существует как бы одновременно – при весьма своеобразном представлении о „времени“, разумеется». В общем, осмысление услышанного Семен решил оставить на потом и задал следующий вопрос: – Люди, как я понял, редко убивают мамонтов. Но их рисунков очень много. Вы обкладываете жилища их челюстями, подпираете кровли их бивнями, накрываете уходящих в другой мир их костями, чтобы они смогли вернуться. С этими существами связана какая-то тайна? – Тайна есть у всякого сущего. Известное одному перестает быть для него тайной, оставаясь ею для другого. Черный Бизон рассказал, что ты знаешь многое. С чего начинается тайна для тебя? – Ну… не знаю… – в который раз растерялся Семен. – Кусок мяса, размером с кулак, очень большой, если ты ешь зайца, но такой же кусок надо считать маленьким, если он отрезан от туши бизона. – Тогда покажи мне свой кусок, – улыбнулся Художник и отодвинулся в сторону. – Покажи, и я скажу тебе, велик он или мал. Теперь Семен мог видеть изображение, над которым, вероятно, Художник работал перед его приходом. Судя по закрученным бивням, на мокром песке был изображен матерый мамонт-самец. Он трубил, воздев хобот вверх, а бок его был утыкан стрелами. «Очень эффектно, очень натуралистично, – подумал о рисунке Семен. – Только, похоже, автор ждет от меня не похвалы и не критических замечаний, а явно предлагает какой-то тест. Что же сказать такого умного? Стих? На Атту, помнится, хорошо действовало…» И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта. Бурую шерсть теребит тихий ветер, Ноги могучие в землю уперлись, Горб к небесам поднимается мощно, Хобот траву рвет, как горсть исполина… Долго смотрел я на чудо Создателя. Щедрость Его мне известна, но все же Как, для чего сотворилось такое? Мысль какую хотел воплотить Он? Может быть, дoлжно мне знать свое место В мире случайностей, боли и страха? Помнить ненужность свою, мелкость, слабость И не гордиться ничтожным успехом? В мире Срединном у всякого пара, Что неразрывна в своем отрицанье: Голод и пища, огонь и вода, Смелость и трусость, беда – не беда. Зайцу лиса предназначена жизнью, Буйволу – волк или тигр острозубый, Щуке карась изготовлен как пища, А горностаю – и мыши, и белки. Лишь человека создал одиноким Мудрый Творец всех миров и вселенных: «Существо, только ближним ты нужно, Все для тебя, но ничто не твое!» Мысль такая проста до обиды: Надо ль возиться с ничтожной букашкой? Может быть, сделал Он все по-другому, Знанье иное хотел передать мне? «Мамонт, как ты, одинок в этом мире — Не для травы же живет это чудо. Мощь у него, у тебя твоя слабость. Он – совершенство, а ты безобразен! Со зверем иль птицей тебе не сравняться, Все, что имеешь ты, – в ловкости пальцев, В мыслях – и подлых, и мудрых, Что копошатся под черепом тонким. Мало ли этого, чтобы подняться Над суетою заботы о пище? Чтобы рискнуть превозмочь эту силу? Может быть, создал ее для того Я? Тело свое сделал бурой громадой, Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю, Обретая бессмертие в детях своих, Груз разделил Мой и счастье творения». Что ж, не прошу у Творца подаянья: Выбор мне дал – и за это спасибо. Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев, Что тетиву сейчас спустят. Аминь! |