Книга Камень ацтеков, страница 32 – Елена Долгова, Александр Михайлов

Франчо, врач-метис, который раньше был сыном дочери вождя, уходит в отдельную палату, чтобы осмотреть нового пациента. Здесь полутемно, низкий потолок, но просторно и очень много воздуха. Сегодня пришлый белый человек мрачно рассматривает грубый кирпич стены. Приступ лихорадки закончился час назад, обильная испарина уже пропала с лица испанца. Он почти не говорит — только небрежно роняет односложные ответы. В глазах авантюриста мелькают трепетные искры — это искры не от лихорадки, а только от жажды золота и разнообразных вещей и ощущений, которые оно дает.

Больной молча пьет отвар из редких растений, молча ест — в те короткие часы, когда его не тошнит.

Второй пришелец, повыше, у которого один глаз светлее другого, уже неделю живет в доме для гостей, иногда он заглядывает в госпиталь. Когда это происходит, белые сердито шепчутся о чем-то вдвоем, и врач осторожно уходит, с инстинктивной брезгливостью избегая чужих секретов. Второй пришелец происходит из племени ingles.

Вечером, когда яростное солнце опускается за горы Лос-Тустлас, ingles выбирается на галерею госпиталя, кладет сильные ладони на перила и, так же как и священник, неотрывно смотрит в сторону моря.

Смеркается. Жара уходит. Свежестью веет с гор, и вместе с этим дуновением незаметно является тревога. Она настойчиво преследует метиса. Унылый Франчо бредет в свой дом, к робкой покорной жене, к миске с едой и гамаку. Метис цепляется за привычное, но с некоторых пор у него ничего не получается.

Покой уже раздавлен и мертв. Врач знает об этом, ему тревожно, грустно и очень одиноко.

— Так вы действительно англичанин, сеньор? — спросил Баррета Нариньо.

В мягкий час вечера они вдвоем сидели под крышей галереи самого большого дома деревни. Неподалеку в пыли возились тощие куры местной породы. За хребет Тустлас катилось усталое солнце.

Баррет немного отпил из своей кружки. Травяной отвар казался безвкусным.

— Да, я сам родом из Плимута, а жил на Скаллшорз.

— Пират?

— Хотите донести, святой отец?

— О нет. Ваши поступки — дело вашей совести.

— С точки зрения властей Новой Испании я преступник.

— Должно быть, так. Но я не страшусь вас — со мною моя вера. К тому же мы раньше встречались.

— Совсем не помню.

— На Шарк Айленд.

— Каким образом вас туда занесло?

— Сначала я обосновался на Гранд Авилии, потом попросил одного нетрусливого капитана перевезти меня на английскую часть Архипелага. Хотел приобщить пиратов к истинной вере.

— Ну и получилось?

— Не особенно. Олаф Ульссон, который тогда заправлял делами на Шарк Айленд, мне не обрадовался. Он сказал, что святые братству не нужны.

— Он прав. А вы, святой отец, — рискованный человек.

— Вы, пираты, можете убить мое тело, но душа не боится, потому что она бессмертна.

Баррет засмеялся.

— Ну нет. Я не так глуп, чтобы хоть пальцем тронуть пастыря, за которого горой встанет целая деревня в три сотни здоровенных индейцев. Меня кое-чему научил пример Олоне.

— Что вы имеете в виду?

— Олоне был пиратом на Тортуге до тех пор, пока не попал в руки дикарей. Беднягу убили самым неприятным способом, а после смерти сожрали, зажарив.

Нариньо передернуло.

— Моя паства — христиане. Тут не случается ничего подобного.

— Зато ваши люди вас любят. И тут даже подросток легко попадет в чужой висок стрелой.

На этот раз улыбнулся священник.

— Я уже понял, что спор с вами не имеет смысла. Вы из тех бессердечных людей, которые, поступая в «береговое братство» пиратов, клянутся на библии в верности другим таким же бандитам, а если библии нет под рукой — на абордажной сабле, после чего нарушают все заповеди до единой.

— Извините, если что не так.

Нариньо нервно отодвинул стакан — так, что плеснулось его содержимое и несколько бурых капель осталось на простых струганых досках стола.

— Пустой спор, сеньор Баррет. Я ухожу, спокойной ночи. Ваши вещи собраны, ваш друг спасен. Я дам вам в дорогу лекарства от лихорадки. Надеюсь, очень скоро мы расстанемся навсегда.

Баррет покинул галерею и окунулся в последний зной уходящего вечера. Голая черная собачка индейской породы ксоло возилась у его ног.

— Чертов поп умудрился-таки меня достать. Иногда и милосердие бывает обидным.

Он прошел через пустую площадь и, стараясь не глядеть на косые тени надгробий на маленьком кладбище, завернул в прохладный госпиталь. Врач-метис испуганно шарахнулся в сторону, пропуская стремительно шагающего англичанина.

— Не бойся, парень, я не собираюсь пинать тебя под зад…

Ланда неподвижно лежал на спине. Следы лихорадки почти исчезли с узкого лица, но задора у авантюриста явно поубавилось.

— Ты не заметил ничего тревожного, а, Питер Баррет?

— Ровным счетом ничего. Все спокойно, словно травяное пойло в моей любимой кружке.

— В Санта-Фе нет крепкой выпивки?

— Если тут и есть какое-то вино, то поп его спрятал. — Нас могут убить?

— Уверен, что не убьют. Но скорее всего выставят за ворота.

Де Ланда кивнул.

— Я почти здоров, только сила ушла, и желудок не принимает пищи. Ах, если бы не проклятая слабость и тошнота! Помни, Питер, впереди нас ждет не что-нибудь, а сокровища мертвой империи.

— Начинаю сомневаться, что удастся проделать обратный путь с изрядным грузом на спине. Кстати, здесь найдутся какие-нибудь дороги?

— Ненадежные — только по рекам. Пожалуй, в окрестностях Лос-Тустлас пройдут по тропам мулы.

— В деревне отыщется вьючный скот.

— Это так. Я слышу их рев на восходе и на закате.

— Отец Нариньо не даст нам ни одного животного.

Баррет молча ухмыльнулся.

Метис (который подслушивал по ту сторону двери) отшатнулся, распахнувшаяся под ударом сапога створка едва не ударила его в испуганное лицо.

— Простите, сеньор, я только хотел проведать больного, — быстро пробормотал лекарь по-испански.

— Проваливай отсюда, крыса.

— Я не знаю языка ingles.

— Pronto!

Франчо исчез, но англичанину не понравилось странное выражение его миндалевидных глаз.

— Зря ты так, — недовольно буркнул де Ланда. — Местные индейцы просты как дети и, так же как дети, обидчивы. Этот парень даже не индеец, он метис, а быть метисом намного хуже. У него солнце в крови от матери и гордость от отца-испанца.

— Мне что — заискивать перед каждым ублюдком смешанной крови, какой ни попадется по дороге?