Книга Вечный бой, страница 23 – Владимир Добряков

Я взял со стены сплошную, сделанную из тонкой листовой меди, маску с большими прорезями для глаз и задумчиво повертел её в руках.

— Запиши, сын мой: маска великомученика Валентина. С ней тоже связана история. Валентин был шутом у одного из римских патрициев, но он был и добрым христианином. Он пользовался полным доверием святого Петра и, как оказалось, не напрасно. Поскольку Валентин был грамотным, святой Пётр сделал его своим секретарём. Валентин один знал состав христианской общины и тайных жертвователей из числа богатых патрициев. Он так же вёл всю переписку святого Петра с другими общинами Римской Империи. Кто-то донёс на Валентина его хозяину, и тот приказал пытать его в присутствии Генерального Прокурора Рима. Но Валентин только смеялся и шутками отвечал на все вопросы. На глаза жестокому хозяину попалась медная маска, которую Валентин заказал для какого-то языческого праздника. «Смеёшься! — вскричал он, — Ну, так я отучу тебя смеяться!» Он приказал накалить маску в очаге и надеть её на своего шута. «Смейся же, смейся!» — кричал он. «Ну, что же ты не смеёшься? — спросил он, когда мучители вместе с кожей отодрали от лица остывшую маску, — Покажи свою улыбку!» И тогда Валентин поднёс к лицу изуродованные пытками руки, поднял вверх углы обгоревших губ и открыл рот. Он так и умер с улыбкой на устах. Наши мастера подгоняют эту маску по лицу подследственного и накаляют её на углях. На затылке она крепится вот этими защелками. Я ещё не слышал, чтобы кто-то сумел после этого улыбнуться, как великомученик Валентин. Записал? Четыре дня отдыха и…

Я снял с полки кол семи сантиметров в диаметре и тридцати сантиметров длиной. Один конец его был закруглён, а на другом имелся посадочный шип.

— И в заключение наш подследственный будет подвергнут одному из самых гуманных методов убеждения. Он будет бодрствовать, сидя в этом кресле, не менее четырёх суток. А чтобы его не клонило в сон, в сидение кресла предварительно будет вставлен этот предмет, который будет введён ему в соответствующее отверстие. Заодно он прочувствует: для чего оно дано мужчине. Записал? На этом и остановимся. Пока.

Я заметил, что левая рука, которой Лючиано придерживал листы бумаги, заметно дрожала. Дрожали и его губы. Так сильно подействовало на моего послушника сравнение работы инквизиции с древнеримскими палачами и сарацинами и красочное описание работы «средств убеждения». Хотя, по роду деятельности, писарь не раз присутствовал при допросах с «воздействием». Впрочем, «воздействия» отнюдь не всегда заходили так далеко.

— Ваше высокопреосвященство! — услышал я слабый голос Антонио.

Услышал, но не обратил на него ни малейшего внимания. Я снова обратился к Лючиано:

— Теперь, сын мой, ты перепишешь этот график и передашь один экземпляр мессиру Антонио. Пока он его изучает, позовёшь двух помощников. Мы приступим сегодня же. Зачем терять время? Заодно прикажешь принести нам обед. Пока они готовятся, мы с тобой пообедаем.

— Ваше высокопреосвященство! — теперь Антонио уже завопил.

Он вывалился из кресла, упал на колени и ухватил меня за край сутаны.

— Пощадите, ваше высокопреосвященство! — рыдал он.

— Поздно, сын мой, поздно, — мягко отстранился я, — Я предлагал вам спасение, вы его отвергли и сами выбрали себе путь. Действуйте, сын мой, — обратился я к Лючиано.

— Ваше высокопреосвященство! Пощадите! Я подпишу всё, что вы требуете, и выступлю с проповедью в соборе хоть завтра утром! Пощадите!

Антонио всего трясло, он был бледен, холодный пот стекал по его лицу. Ручаюсь, что в штанах у него тоже было мокро. Какое-то время я посмотрел на него, вздохнул и сказал Лючиано:

— Сын мой, напиши текст отречения по всей форме. Ты знаешь, как это делается. А ты, мессир Антонио, сядь на своё место и замолкни. Мне надо ещё кое-что почитать.

С этими словами я раскрыл дело Маргариты Кастро. С развратником я покончил. Через пятнадцать минут Антонио д'Алонсо, не читая, трясущимися руками подписал отречение.

— Вот вам бумага. Идите и пишите текст проповеди. Вечером передадите его мне для редактирования, — приказал я.

Антонио увели. Лючиано вздохнул и передал мне протокол. Бегло просмотрев его, я убедился, что мальчик записал именно то, что я хотел. Он правильно понял меня. Взглянув на него, я увидел в его глазах следы презрения. Проследив за взглядом, я понял, что он смотрит на пустое кресло, где только что сидел Антонио.

— Хм! Я вижу, сын мой, ты уже сожалеешь о том, что мы не применили к мессиру Антонио хотя бы десятой части того, что пообещали. Видишь ли, сын мой, иногда красноречивое слово действует лучше любой пытки. Особенно это относится к таким субъектам, как этот Антонио. Зачем тратить лишние усилия и время, когда клиент и так созрел. А времени у нас мало. Нам сегодня надо разобраться ещё с тремя. А вот и первая из них.

В этот момент в камеру ввели Маргариту Кастро. Я благословил её и указал на кресло. Она робко присела и уставилась на меня взглядом затравленного зверька. Ну и вкус у Святого Духа, пся крев! На его месте я бы ни за что не польстился на эту особу. Страшна, как Схлопка, или как смертный грех по выражению этой эпохи. Хотя… Я сделал скидку на тяжело протекающую беременность, на тюрьму, на пытки жаждой и бессонницей.

— Сын мой, — шепотом спросил я Лючиано, — ты знал эту девицу раньше?

— Да, ваше высокопреосвященство, — ответил писарь.

— Она всегда выглядела так жутко?

— О, нет, ваше высокопреосвященство! Это была одна из самых привлекательных девушек Генуи. Красавицей её назвать было трудно, но…

Лючиано покраснел и осёкся. Я улыбнулся, улыбнулся обычной человеческой улыбкой и похлопал его по плечу.

— Ну, ну, сын мой! Не надо так смущаться, особенно после разговора с Антонио д'Алонсо. А отца её ты знаешь?

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Каков он? Я имею в виду: каков он в вере?

— Джулиано Кастро — добрый католик. Он очень твёрд в вере, не пропускает ни одной службы и много жертвует церкви.

— Понятно.

Мне действительно всё стало понятно. Суровый католик Кастро мог запросто изувечить свою дочь, если бы узнал, что она ждёт внебрачного ребёнка. И никто ей ничего не внушал. Она сама всё придумала. Боюсь только, что Святая Инквизиция несколько перестаралась в этом деле, и невинная ложь переросла в тихое помешательство. Возможно, Маргарита уже и сама верит в то, что носит в себе плод от Святого Духа. Проверим.

— Скажи, дочь моя, — мягко начал я, — в каком виде являлся тебе Святой Дух, и какие слова он тебе говорил?

Маргарита начала робко и сбивчиво пересказывать известный евангельский сюжет. Постепенно она увлеклась, глаза её заблестели, она начала приводить всё новые и новые подробности, порой откровенно натуралистические. Увы, я оказался прав. Несколько раз я прерывал Маргариту вопросами и ловил её на противоречиях. Это давало надежду, что её фантазия ещё преобладала над помешательством. Что ж, слава Времени, не всё ещё потеряно. Я решительно остановил Маргариту и на несколько минут замолчал. Блеск в глазах Маргариты постепенно потух, и она снова напоминала затравленного зверька.