Онлайн книга «День без вранья»
|
– Но это опасно, – заключила мама. – Здрасьте. А я о чем говорю… У Норы было потрясающее качество, доставшееся ей от отца-армянина: она умела найти выход из любой ситуации. При этом действовала мягко, тактично, незаметно. Мама Норы смотрела в рот своей дочери и шевелила губами, пытаясь повторять за ней ее слова. Она ее обожала. Нора любила свою маму, но жили они врозь, виделись редко. Нора отвыкла. А мама – нет. Не отвыкла. Лена поела горячего. Оттаяла. И прошлая жизнь потекла в нее. Похороны Андрея… Какой холодный у него был лоб, когда они прощались. Холодный и жесткий. Как курица из заморозки. Это – уже не Андрей. Лена наклонилась к его лицу, совсем низко, стала говорить слова. Она ласкала его, как ребенка. Говорила, говорила, гладила, целовала руки. А те, кто стоял рядом, не понимали, оттаскивали, мешали. И она сказала: «Отстаньте от меня». И только верная подруга Нора все поняла. Она поняла, что это не истерика, а нормальное прощание. Нора сказала негромко: «Отстаньте от нее». Нос у Андрея высох, как и все тело. Проступали хрящи. Пришедшие проститься смотрели с затаенным ужасом: во что болезнь превратила человека. Молодого мужчину. Никто не смог сказать нормальную речь. Говорили какую-то ерунду типа: «От нас ушел художник и порядочный человек» – и так далее. Хотя действительно ушел. Действительно от нас. Действительно художник и порядочный человек. Но разве ЭТО надо говорить? Разве ЭТО имеет значение? Жизнь Андрея была незамысловатой. В ней ничего особенного не было. Но жизнь, если она состоит из любви, смерти и запрета, – всегда незамысловата. Сложной бывает порочная жизнь. Там грех, возмездие, смятение души. Лене хотелось поговорить об этом с мамой Норы. И они немножко поговорили. – Я теперь не знаю, как жить, – сказала Лена. – Детей у меня нет. – А мама есть? – Мама живет с сестрой. – Ну вот, значит, и мама. И сестра. – Они в другом городе. – Это не важно. Они с вами. И потом, вы еще молодая. – Я старая. Мне сорок четыре года. – Вы еще можете выйти замуж шесть раз. – Шесть? Почему шесть? – Сколько угодно. Старости не бывает на самом деле. – А вы могли бы выйти замуж? – Лена прямо посмотрела на семидесятилетнюю женщину. – Я? Только за того, кого я любила в молодости. Кто знал меня молодой. А я его знала молодым. Когда вместе проходишь дорогу, то изменения незаметны. Ум не знает возраста тела. – А одиночество страшно? – Если человек верует, он не одинок. Он не может быть одинок. И еще, знаете, мне кажется, что за пределами жизни есть истина куда вернее и важнее всего, что может дать тело. – А если это не так? – Вера исключает такие вопросы. Вера тем и отличается от знания… Володя выпил и сел играть на рояле. Нора пела. Голос у нее был маленький, но чистый. Лена слушала. В душе отстаивалось хорошее чувство. Любовь стояла в воздухе, но чистая, очищенная от секса. Нора любила маму. Мама – свою дочь. Володя любил момент бытия. О Елисееве Лена как бы позабыла. Все, что с ним связано, – правда, но не полная правда. А значит, ложь, идущая от трусости и греха. И именно поэтому он так настойчиво спрашивал: «Ты меня любишь? Ты меня любишь?» Потому что он хотел грех замазать истинным. Лена это чувствовала подсознанием, тем же самым, в котором прятались ее эротические сюжеты. Человек сложен и в то же время прост. В нем два начала: дьявол и Бог. И они равновелики. Дьявол – умный и серьезный соперник. Может, они с Богом когда-то дружили, а потом идейно разошлись и стали враждовать. Бороться за каждую человеческую душу. – Сыграйте «Хризантемы», – попросила мама Норы. Володя заиграл и запел о том, что «отцвели уж давно хризантемы в саду…». Лена слушала. Звуки проникали в душу. Значит, душа оттаяла и пропускала. Вдруг вспомнила, как Коновалов сказал на поминках: «Тот, кто пережил экстаз смерти, может лишь смеяться над остальными так называемыми удовольствиями». – А ты откуда знаешь? – удивилась жена Коновалова. – Агония – это что, по-твоему? Это оргазм. Но какой… Душа с телом расстается. – А ты откуда знаешь? – снова спросила жена. Лена тогда не обратила внимания на сказанное. А сейчас подумала: а вдруг это правда? Все связано в одно: любовь, смерть… Так же, как день и ночь объединены в одни сутки. Нора Бабаян смотрела перед собой и думала – что осталось снять. Деревянный Иркутск прошлого века. Кладбище. Дома и могилы почти не изменились с тех пор. И если разобраться, не так уж много времени прошло. В гостиницу вернулись поздно. Во втором часу ночи. Лена приняла душ. Легла. И тут же заснула. Ее разбудил резкий телефонный звонок. – Ты ведешь себя как продавщица, – сказал голос Елисеева. – Почему? – Ты села в машину и уехала. Ты демонстративно бросила меня, как будто я говно. Запомни: я пьяница, бабник, пошляк. Но я не говно. – Хорошо, – согласилась Лена. – Что «хорошо»? – Ты пьяница, бабник и пошляк. – Ты ничего не поняла. – Что ты хочешь? – запуталась Лена. Он бросил трубку. Лена легла и снова заснула. Она засыпала непривычно легко, наверное, потому, что отогрелась. Что же ее оттаяло? Деревянный дом, борщ, поцелуи Елисеева, работа над лицом княгини Волконской. И уверенность в том, что завтра все повторится. Опять грим. Опять надобность в ней. Надобность, которая не кончится смертью. Андрей выбрал из нее все силы для того, чтобы взять и умереть. А здесь она отдаст силы, талант, и выйдет фильм о жизни декабристов. О красивой, одухотворенной жизни. По сути, декабристы – первые диссиденты. Пестель – тот же Сахаров. Что не хватало Пестелю? А Сахарову – чего не хватало? Дверь раскрылась. Вошел Елисеев. Значит, Лена забыла повернуть ключ. – Ты спишь? – спросил Елисеев. – Естественно… Он молча раздевался. Стягивал носки и рубашку. – Интересное дело… Я лежу. Плачу. А она спит. Он улегся рядом, как будто так и надо. Как будто иначе и быть не могло. И в самом деле: не могло. От него божественно пахло розами и дождем. И коньяком. – Ладно тебе, – примирительно сказала Лена, задыхаясь от нежности. – Нет, не ладно. Я думал, ты – леди. А ты – продавщица. – Леди тоже бывают бляди, – сказала Лена. Она уткнулась в его плечо. Потом угнездила свое лицо в сгибе между шеей и подбородком. Даже в темноте он был красив. |