Онлайн книга «Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я»
|
– Да не будет тебе отказа, славный воитель Диомед!.. Да не будет!.. Ну, еще бы! Вон, Асклепиады-затейники дюжину пленниц попросили – от запора лечить, не иначе. И то не отказали. Щелкнул я Эвриала по носу его черному, рукой махнул. Пошли, губитель колесниц, все равно на новой сам ездить буду, тебя не пущу. Показал мне богоравный Менестид язык (черный!). Мол, сам возьму, и спрашивать не стану. Сомкнулась толпа за нашими спинами... – Мое! – Я! вождь вождей! ванакт Микен!.. – Мое! Что такое? Словно Дий громом грянул, да не просто, а на два голоса. Первый голос-гром – понятно кто («Я! вождь вождей!»), второй... – Мое-е-е!!! Неужто малыш Лигерон? Ого, ну и голосина! – Я повторяю!.. в последний раз!.. прошу сверх доли... – Мое! не по правилам! – Я повторяю... – А я обещал! Честное слово! – Мальчишка! Как ты смел раздавать обещания до дележа?! – Мое! Никак уже дерутся? Да-а-а... Как говаривал бедный дядя Эвмел, муза, воспой... Муза, воспой богоравного дурня, который с глупым мальчишкой повздорил, да так разругался, безумный, что помирить не смогло их и целое войско. Лаялись смертно, а после мальчишка обиду больше не в силах снести, перед богами поклялся: в бой не идти и в шатре пребывать, ожидая кары всевышней обидчику. Что же причиной тут стало? Некая дева задастая – уд у обоих чесался! Смейся и плач – зад отвислый войны им важнее. Что же тут скажешь? Свершилась Зевесова воля! Седой малыш плакал. Плакал, утирал слезы огромным кулачищем, размазывал по небритым щекам. – Нет, нет, не хочу! Не пойду! Пусть без меня умирают. Все умирают! Все! Вы хитрые, вы долго проживете, вы домой вернетесь, да? Не выйдет, дядя Диомед, не вернетесь. Я умру – и вы умрете! Плакал седой мальчишка, лавагет Великого Войска непобедимый Лигерон Пелид, прозываемый также Ахиллом. И пусты были для него мои слова. Я уже понял: дело не в толстозадой пленнице, которую увел в свой шатер дурак Агамемнон. Точнее, не только в ней. Малыш понял, что смертен. И понял, КАК смертен. – У вас у всех много жизней, дядя Диомед! Много! А у меня ничего больше не будет! Я что, много прошу, да? Я что – жадный? Один раз попросил... У обреченного больного ребенка отобрали игрушку. И что теперь говорить о войне, о том, что без Лигерона нам придется туго, поскольку полюбила его Паника-дочка на страх троянцам, что всем остальным станет не по себе перед лицом Таната, что отказ лавагета идти в бой – это развал войска... – Ты не должен меня уговаривать, дядя Диомед! Не должен! Вот дядя Одиссей... – Кто?! От неожиданности я вскочил. И тут Любимчик? – Да! – шморгнул носом непобедимый герой. – Он меня любит, да! Он правильно говорит: не ходи в бой, не надо, злые они все, плохие... Ой, он же просил никому не рассказывать! – Ничего, – вздохнул я. – Считай, что у меня уши заложило. ...А здорово у Любимчика получается! Паламед убит, Лигерон отказывается воевать, в лагере – смута. И это за пару дней! Так сколько там Атрид обещает за голову Приамового лазутчика? – Ой, плох, плох, плох Ты, Зевс Эгиох! Ой-ей-ей-ей! Ой, прислал ты к нам зря Агамемнона-царя! Ой-ей-ей-ей! Ой, хил, хил, хил Лигерон Ахилл! Ой-ей-ей-ей! Слишком слаб, слаб, слаб Лигерон на баб! Ой-ей-ей-ей! – Посты удвоить, куретов отозвать сюда, в лагерь, спать по очереди, никакие приказы не выполнять, кроме моих! – Да, ванакт! Если сам себя не похвалишь, кто тебя похвалит? Как чуял я, когда приказал поставить аргивянские шатры в самом опасном месте – по обеим сторонам устья Скамандра. Если беда, если обнаглевшие троянцы (наверняка уже знают!) ударят по лагерю, хоть пополам нас разрезать не смогут – как червя лопатой. – Что там? – Мирмидонцы дерутся с микенцам. Пока без крови – кулаками... Пока... Это пока... Тихо тут, среди наших шатров. Словно в сердце бури. Рассказывал как-то Идоменей-критянин, что у каждого урагана есть свое «сердце», где все покойно, невозмутимо. А вокруг... А вокруг наших шатров – буря. И слева, и справа. Вопят, ругаются, спорят, свару вождей обсуждают. И добро бы на трезвую голову обсуждали! Кулаки – еще ладно... Ох, вовремя меня Атрид воеводской власти лишил! Моя бы воля, аргивяне с куретами давно бы порядок в лагере навели. А так, что мне осталось? На острове среди бури сидеть, посты удваивать... Вовремя! Иной вопрос, для кого – вовремя? Небось в Трое, на Пергаме-акрополе, уже жертвы приносят Мудрости Агамемноновой! А ведь это только вечер, что наутро будет? Вот спустится с небес розоперстая Эос... Дураки под предводительством дурака в Кроновом Котле! * * * Только спустилась с небес розоперстая Эос... – Ванакт! Ванакт! В лагере... – Тревога! Строиться! За пологом шатра – непрошеный туман. Серый, мерзкий, липкий. За пологом шатра – встревоженные гетайры. А чуть дальше, за туманом... – Навоевались! – По кораблям! – Отплываем! – Гори она, эта Троя!.. Не видать – зато слыхать. И очень хорошо слыхать! – Предали, предали! – Окружают! – По кораблям! – Троянские колесницы в лагере! слоны!.. И – топот, будто и вправду слоны из Ливии прямиком к нам пожаловали. Все ясно... Только спустилась с небес розоперстая Эос, Паника-дочка взлетела со криком зловестным... Медный аргивянский клин рвался к площади собраний, к Агамемнонову шатру. Если смута, мятеж, если гуляет среди войска Паника-многоголосая, вождей режут первыми. А каким бы ни был Агамемнон-дурак, его смерть – конец. Всем нам. Пока Танат только примеривался. Не резались. Просто бежали – без оружия и с оружием, с узлами награбленного и так. Одетыми. Голыми. Трещали подпорки дельфинов-кораблей, скрипели днища по мокрому песку. – Домой! Навоевались! Домо-о-о-о-о-о-о-о-ой! Не выдержал я, кивнул Мантосу-гетайру. Одного крикуна, самого голосистого (куда там Талфибию-глашатаю!), схватили, встряхнули как следует. – И куда бежишь, человече? Моргнул крикун удивленно, сглотнул, глаза вылупил: – Так что... Так что, по воле ванакта Агамемнона! Ванакт Агамемнон приказал, сам слышал. Домой всем, стало быть!.. |