Книга Лавина, страница 109 – Виктория Токарева

— Тогда я так и напишу: Алексей Коржиков. И все.

— Так и напиши. Золотыми буквами.

Дом Алексея Коржикова. Засохшие цветы — как символ запустения. Телевизор включен, играет симфонический оркестр. Звучит траурная музыка.

Алексей возле плиты варит обед. Он — заросший, запущенный, как бомж.

Звонок в дверь.

— Открыто! — крикнул Алексей.

Вошла Кира Владимировна.

— Почему вы не ходите в поликлинику? — строго спросила она. — Я вас несколько раз вызывала.

— А зачем? — спросил Алексей.

— Надо сдать повторный анализ крови.

— А зачем?

— Как «зачем»? Вы должны наблюдаться.

— Хотите борщика? — предложил Алексей.

Кира Владимировна подумала и ответила:

— Хочу.

Алексей расставил тарелки. Достал начатую бутылку водки.

— Пить будете?

Кира Владимировна подумала и сказала:

— Буду. Я замерзла.

Алексей разлил. Выпили. Принялись за еду.

— Безумно вкусно, — похвалила Кира Владимировна. — Вы чем заправляете?

— Я кладу обязательно лимон, сахар и чеснок.

— Гениально… — Кира Владимировна смотрит на пациента. — А вы почему не бреетесь?

— Зачем? В гробу все равно отрастет. У покойников быстро волосы вырастают.

— А вы что, умирать собрались?

— Естественно. Вы же сами обещали… Вы сказали, что я вымру, как мамонт.

— Но не завтра же…

— А когда? — Алексей положил ложку.

— Мамонты вымирали между седьмым и вторым веком до нашей эры. Они окончательно исчезли в эпоху позднего плейстоцена.

— Между седьмым и вторым веком — пятьсот лет, — посчитал Алексей.

— Да… — согласилась Кира Владимировна. — А что?

— Значит, я буду жить пятьсот лет?

Раздался звонок в дверь.

— Открыто! — крикнула Кира Владимировна.

Вошел Колька. Оглядел комнату: водку, застолье, Киру в домашних тапках, музыку, льющуюся из телевизора.

— Слушай, мамонт! — начал Колька. — Ты давай туда или сюда. А то я тебе помогу.

— Я и сам хочу понять: туда или сюда, — отозвался Алексей. — Она сказала, что я вымру, а теперь выясняется, что я буду жить пятьсот лет, как Вечный Жид.

— Вечный Жид тоже не вечный, — заметила Кира Владимировна. — Умер в конце концов.

— Значит, ты пятьсот лет будешь к нему ходить? — ревниво спросил Колька.

Отворилась дверь, и появился дядя Вася с памятником под мышкой.

— Ты умирать собираешься или нет? — громко спросил дядя Вася. — Я к тебе в третий раз захожу.

Дядя Вася ставит памятник на стол:

— Вот. В глине пока. Если одобришь, будем отливать.

— А это я? — спросил Алексей.

— А как же? Усы твои. Не видишь, что ли?

— Ну ладно. Пусть с нами посидит.

Алексей кладет к своему памятнику сухие цветы.

— Давайте его выбросим, — попросила Кира Владимировна.

— Пусть будет на память, — не согласился Алексей.

— Если бы человек получал при рождении место на кладбище, он бы по-другому жил, — сказал дядя Вася. — Ходил бы раз в неделю на свою могилу и думал о вечности. Меньше было бы зла.

— Глупости! — возразил Колька. — Если бы человек с рождения знал, что он умрет, ничего не стал бы создавать. Зачем? Если все равно все кончится могилой. А так человек бессмертен.

— Вот за это и выпьем, — предложил Алексей.

Все рассаживаются вокруг стола. Алексей принес гитару. Ударил по струнам.

— Тише! — потребовал Колька.

— Почему? — не поняла Кира Владимировна.

— Брежнев умер…

По телевизору показывают похороны Брежнева. Возле Кремлевской стены двое здоровых мужиков опускают гроб, довольно неуклюже. Гроб шумно грохается.

— У нас и то лучше работают, — сказал дядя Вася.

На Мавзолее выстроилось Политбюро. Первым стоит Андропов, за ним Черненко, третий — Горбачев. Горбачев смотрит перед собой выразительными глазами. Так смотрят в будущее.

* * *

Квартира Нинки: в ней ничего не изменилось, кроме телевизора. Телевизор новый, японский. Он включен, как всегда. На телевизионном экране подвыпивший Ельцин дирижирует духовым оркестром.

Нинка хлопочет у стола. Стол празднично сервирован. Цветы, салфеточки в кольцах.

Звонок в дверь. Нинка открывает. В дверях — Шеф с чемоданами.

— Ну? — нетерпеливо выдохнула Нинка. — Говори сразу.

— Подожди. Дай войти. Я в туалет хочу.

— Одно слово: да или нет?

— Ну подожди. Я сейчас описаюсь.

— От одного слова не описаешься. Да? Или нет?

— Да, да, да и еще раз да! — Шеф скрывается в туалете. Нинка ждет его за дверью.

— Сколько? — кричит Нинка.

— Ты даже не представляешь себе, что это за страна. Я сошел в аэропорту, в Шеноне. Весь под стеклом и сверкает огнями, как в волшебной сказке.

Шеф вышел из туалета, застегивает ширинку.

— Сколько? — спросила Нинка.

— Мужики там ходят смуглые, завернутые в простыни, лица красивые, никто никуда не торопится, какая-то другая цивилизация, как на Луне.

— Сколько заплатили?

— Да подожди ты с деньгами. Знаешь, я понял: религия — это большая дисциплина на самом деле… Семь нулей.

— Семь нулей? — переспросила Нинка. — А это сколько? Миллион?

— Миллион — шесть нулей. А это — семь. Десять миллионов.

— Чего?

— Ну не рублей же…

— Долларов? — оцепенела Нинка.

— Фунтов стерлингов. Это еще больше. Почти в два раза больше.

Пауза. Нинка пытается справиться с информацией.

— Ты знаешь, у мусульман другие лица. Я на глаз могу отличить христианина или мусульманина. Я вот думаю, что было вначале — лицо или вера?

— А почему они так много дали? — спросила Нинка.

— Это немного. Для них — копейки. Белые города в их пустынях — просто спасение. Другое качество жизни. Я вот думаю, какой-то замызганный худосочный Алешка Коржиков в русских снегах и туманах придумывает для арабских пустынь белые города…

— Мы должны половину денег отдать Коржикову.

— Это почему? — неприятно удивился Шеф.