
Онлайн книга «Лавина»
— Поднимет естественными витаминами. У Раисы были широкие брови и бегающие, высматривающие выгоду глаза — как у хищника. У куницы, например. Или хоря. Хотя Корольков никогда не видел ни куницу, ни хоря. «Такая под машину не попадет, — подумал он. — И с машиной не перевернется». Вошел Анастасьев. Посмотрел на Королькова и спросил: — Иван, ты что, волосы красишь? — В какой цвет? — спросил Корольков. — Не пойму. Только они у тебя потемнели. — Это я побледнел. Лицо поменяло цвет, а не волосы. — Хочешь, я вырежу тебе твою язву. По знакомству? — Спасибо. Не хочу, — глухо ответил Корольков. Маргарита Полуднева стояла как кость в горле. Ни проглотить, ни выплюнуть. Он вдруг понял, что задохнется, если не увидит ее. Прочитал адрес на титульном листе истории болезни. Спросил: — Кто такой Вавилов? — Какой Вавилов? — не понял Анастасьев, думая, что речь идет о больном. — Улица Вавилова, — объяснил Корольков. — Революционер, наверное, — подсказала Раиса. — А может, ученый, — предположил Анастасьев. — А что? — Ничего, — ответил Корольков. И Анастасьев удивился несовпадению его лица со смыслом беседы. * * * Маргарита Полуднева лежала у себя дома на своем диване, а перед ней сидела подружка Нинка Бочарова — загорелая, здоровая, с лицом, поблескивающим в полумраке. Она только что вернулась из командировки в Иркутск и пребывала в состоянии полного раздрызга. Тот факт, что погиб Гоча, которого Нинка знала, и Марго чуть не погибла, произвел на Нинку впечатление сильное, но кратковременное. Страдания Марго, равно как и Гочи, остались позади, а ее, Нинкины, страдания были в настоящем и состояли в том, что ее талантливый муж снова запил после трехлетнего перерыва. К тому же чужие страдания были с чужими людьми, а ее — с ней. И Нинке хотелось говорить, чтобы выговориться и облегчить душу, чтобы душа стала полегче и ее не так тяжело было в себе носить. — Он обещает, клянется. Я каждый раз верю. А потом все сначала. На Нинкином лице стоял ужас. Ее пугала бессовестность, разлитая в мире и направленная на нее. — Я просто не знаю, как мне жить. Я не уверена в завтрашнем дне. И даже в сегодняшнем вечере. Я живу, как партизан, — перебежками. Марго не поняла, и это непонимание отразилось на ее лице. — Ну, партизан на открытой местности. Пробежит, упадет. Вот это и есть моя жизнь. — Почему партизан? Солдат под обстрелом. — Ну не важно! Все равно война. Это какой-то ужас. Я не выдержу. — А ты его лечи. — Я уже лечила. Даже в Бурятию ездила, к буряту. За травами. Все бесполезно. Можно только бросить. — Ну брось! — Не могу. Я его люблю. Все остальные — амбалы рядом с ним. — Амбал — это что? — Не знаю. Сарай. Или плита бетонная… Что мне делать? — Ничего не делать, — сказала Марго. — Никогда хорошо не жили, и нечего начинать. Как там Иркутск? — В Доме декабристов была. И на кладбище. — Я скучаю по этому времени, — поделилась Марго. — Я скучаю по декабристам. — Да уж, — согласилась Нинка. — Тогда слово, данное другому, что-то значило. Тогда были другие мужчины. — И другие женщины. — Женщины не меняются, — возразила Нинка. — Они всегда женщины. Ну ладно… Я тебе завтра позвоню. Она ушла, забыв сигареты и свое отчаянье. Отчаянье осталось в комнате. Марго вдыхала его. Болела грудь. Корольков стоял перед глазами: неровный срез переднего зуба, два голубых окна в тревожный мир… Захотелось встать, одеться и поплестись к нему куда бы то ни было: в больницу, домой… Но она никуда не пойдет. Она себя знает. Раздался звонок в дверь. «Это Нинка, за сигаретами», — подумала Марго. Трудно поднялась. Открыла дверь. В дверях стоял Корольков. Он что-то проговорил, но она не расслышала, различила только глуховатый голос, бубнящую интонацию. Качнулась к нему, и в грудь под ребра вошел нож. Она и раньше слышала: пронзила любовь, но думала, что это просто красивые слова. Оказывается, правда. Марго смотрела, всматривалась в его лицо. В своей жизни она не видела ничего более красивого, чем это склоненное к ней лицо. Произведение Божьего искусства. Подлинник. — Тебе больно? Было больно от ножа, который стоял в солнечном сплетении. На глазах выступили слезы. Он целовал ее в глаза. Потом в губы. И она слышала вкус собственных слез. — Ты когда меня полюбила? — Я? Сразу. А ты? — И я сразу. — А чего воображал? — Побаивался. — Чего? — Я старый, нищий и больной. — Ну и пусть! — Это сейчас «ну и пусть». А дальше? — Не надо заглядывать вперед. Не надо ничего планировать. Один уже планировал… — Кто? — Не важно кто… В истории много примеров. Гитлер. Наполеон. — Ты любила до меня? — Сейчас кажется, что нет. — Я прошу тебя… Пока мы вместе, пусть у тебя больше никого не будет… — Мы всегда будем вместе. Не бойся ничего. Настоящий мужчина не должен бежать от любви. Не должен бояться быть слабым, больным и нищим. — Я не настоящий. Ты принимаешь меня за кого-то другого. Ты меня не знаешь. — Это ты себя не знаешь. Ты сильный и талантливый. Ты самый лучший изо всех людей. Просто ты очень устал, потому что жил не в своей жизни. Ты был несчастлив. — Почему ты так решила? — А посмотри на себя в зеркало. Такого лица не бывает у счастливого человека. — Да? — Такое впечатление, что ты прожил всю свою прошлую жизнь и живешь по инерции. По привычке жить. — Ты еще молодая. У тебя нет привычек. Они тебя не тянут. — У меня есть привычка к одиночеству. — Ты его любишь? — Что? — Одиночество. — Разве одиночество можно любить? — Я любил до тех пор, пока не встретил тебя. А сейчас понимаю, что был по-настоящему нищим. — А я знаю, какой ты был маленький. — Какой? — Такой же, как сейчас. Ты и сейчас маленький, поседевший от ужаса ребенок. И говоришь, бубнишь, как дьячок на клиросе. Тебя, наверное, в школе ругали. |