Онлайн книга «Хуррамабад»
|
— Закрываемся! — счастливо заголосил мальчик. — Фируз сказал все убирать! Сегодня не работаем! — и вприпрыжку унесся, гремя посудой. — Ну вот… — разочарованно протянул Беляш. — Совсем с ума сошел этот Фируз! В пятницу — закрывается!.. — Хе-хе-хе!.. — мелко рассмеялся Хамид. — Добром это не кончится! Ой не кончится! Вы смотрите — базар разогнали! Путовский базар! Это слыханное ли дело? — посмеиваясь, он развел руками и испуганно посмотрел на Беляша округлившимися глазами. — Дело такое!.. — веско сказал Беляш. Он помолчал и спросил, не сумев сдержаться: — У тебя бабки-то остались, Камол? Камол ощерился. — Мало-мало, — сказал он. Беляш сдержанно вздохнул. Он не хотел особенно выставляться, но что его сильно раздражало в жизни — так это деньги. Куда они, проклятые, деются?.. Зарплату он получил в понедельник. Сегодня пятница. И при этом уже третий день без копейки. Хорошо, Камол угощает. А как ему не угощать, если с понедельника они гуляли на Беляшовы? Да как гуляли!.. Он попытался вспомнить, как именно гуляли, надеясь хотя бы от этого получить частичное удовлетворение, однако ничего конкретного не вспомнилось — так, какой-то дымный хоровод… Нет, ну почему все так быстро кончается? — Может, за мост двинем? — незаинтересованно спросил он. — За мостом-то, небось, все работает… Камол поразмышлял. — Можно и за мост, — сказал он. — Пойдешь, Хамид? Тяпнем по маленькой? Чтобы солнце ярче светило! А? — Э! Ты что! Посмотри, что делается!.. — озабоченно ответил тот. — Домой надо идти, домой! И тут же поднялся, со смешками пожал обоим руки на прощание, торопливо, но вежливо пробормотал пожелание хорошего отдыха и, скособочившись и часто озираясь, поспешил к выходу. — Вот уж точно — чумчук! — неодобрительно сказал Беляш, глядя ему вслед. — Воробей — он и есть воробей! Припрыгивает-то как!.. Ну, умора! Слов много говорит, а чуть что — так сразу домой… Нет, некомпанейский все-таки мужик! 6 Они прошли мимо закрывшейся шашлычной, где хромой сын Русского Мирзо громыхал стульями, переворачивая их на застеленные клеенкой столы, миновали проулок, в котором несколько испуганных женщин упрямо норовили продать кому-нибудь разложенные на пустых мешках пучки вянущей зелени, вышли на просторную улицу, повернули налево и неторопливо побрели вниз. Залитая золотым весенним солнцем улица ниспадала к реке и длинным мостом бросалась через широкую галечную пойму, где шумели сейчас, разбегаясь и снова сходясь, несколько русел. В каждом из них билась о камни и сверкала на солнце коричневая вода. Беляш шел, сунув руки в отвислые карманы синих спортивных штанов, пузырящихся на коленках. Он щурился, разглядывая свежую зелень, промытую ночным дождем, лаковые кусты шиповника, взбегающие на обрывы справа и слева от дороги, буро-зеленые холмы, тут и там запятнанные сиренево-розовой пеной цветущего миндаля, крутой зигзаг снежных вершин над ними и пушистые облака на ярком синем небе, похожие на раскрывшиеся хлопковые коробочки. Справа за рекой зеленели всходы на полях; сады горных кишлаков были похожи на горсти свежей зелени. Слева кирпичиками лежали кварталы 65-го микрорайона, дальше — такие же кирпичики и коробочки Испечака… Впереди к дороге с двух сторон примыкали две огромные чаши: темно-зеленая — стадиона имени Фрунзе, голубая — Комсомольского озера. Где-то там, в кущах ив возле озера, располагалось заведение Дадахона, куда они держали путь, и уж Дадахон-то, надо думать, в отличие от пугливого Фируза, в пятницу даром времени терять не станет… — Благодать! — вздохнул он, невольно сглотнув слюну. — А, Камол? Помирать не хочется! — А когда хочется? — с усмешкой спросил Камол. По сравнению с Беляшом он выглядел франтом — худая тонкокостная фигура была облачена в грязную нейлоновую рубашку, в нескольких местах прожженную сигаретным огнем, и брючную пару серого цвета, сшитую из какой-то сине-сиреневой стеклистой ткани, обладавшей двумя замечательными свойствами: во-первых, она почти не мялась, благодаря чему в костюме можно было спать без опасения его испортить; во-вторых, в темноте из-под мышек при малейшем движении сыпались снопы голубых искр. На пиджаке недоставало пуговиц. Зато из кармашка элегантно высовывалась желтая шариковая ручка. И шагал он не вразвалочку, как Беляш, а прямо, вскинув голову, с той полумеханической экономностью движений, что свойственна некоторым насекомым и первым делом наводит на мысль о богомоле. — Да особенно-то никогда… — сказал Беляш. — Дед мой так говорил. Бывало сядет так же вот на солнышке… помирать, говорит, не хочется! А что ему было помирать? Обут, одет… пенсию получал хорошую… не то что теперешние пенсии… теперешние пенсии разве такие? Вот секи: получал он сто двадцать рублей. На это сколько всего купить можно было! А теперь что можно купить? Тьфу! Ни черта не купишь!.. Потом льготы у него были какие-то… раньше-то, знаешь, на каждый чих по какой-нибудь льготе полагалось… Они незаметно спустились почти к самому мосту (Беляш болтал, а Камол иногда подбадривал его рассеянным угуканьем или понимающим кивком), когда на той стороне реки показались две бортовые машины. Машины выехали на главную дорогу и быстро покатили им навстречу, к мосту. Камол прикрыл глаза от солнца и стал их рассматривать. Бортовушки были битком набиты людьми. Ему вдруг пришло в голову, что это первые автомобили, которые появились в поле зрения. — Что-то машин так мало, — сказал он, замедляя шаг. — И автобусов нет… Беляш оглянулся — и тут же увидел большой желтый «Икарус», выруливший от базара к Путовскому спуску. — Как это нет! Да вон же! — сказал Беляш. — Вон! Даже издалека было видно, что автобус заполнен до отказа. — Да, ну и конечно, — стопарик! — снова уже толковал Беляш. Он извлек руки из карманов и теперь молодецки ими помахивал. — Он уж и старик был, и прибаливал, а вот стопарик к обеду — как штык! Рюмка у него была такая синяя — старинная, у-у-у! царская еще! — граммов на восемьдесят… Это, говорит, от всех болезней! Тяпнет — и на боковую! Часок поспит, значит, потом… — Смотри-ка! — сказал Камол. — Что такое? Метрах в двадцати от них обе машины затормозили и остановились на мосту, расчетливо перегородив проезжую часть. С бортов тут же посыпались орущие люди. Это была молодежь, пацаны. Автобус, громко пища воздухом в тормозах и виляя задницей, соединенной с головной частью черной гармошкой, замедлял ход и оглушительно сигналил. — Во дают! — восхитился Беляш. — Сдурели?.. Скрежеща и кренясь, автобус встал, не доехав до них несколько метров. Его тут же облепила набежавшая толпа. Водитель распахнул дверцу кабины и стал хрипло кричать, стуча себя по голове кулаком. Лицо у него было такое белое, словно его только что посыпали пшеничной мукой. Через секунду его сдернули с сиденья, и он исчез. |