Книга Хуррамабад, страница 59 – Андрей Волос

Притащились в кишлак за Водонасосной. Саид уверенно вел переулками.

— Ну вот что, — он остановился у каких-то ворот. — Вы тут подождите, я сейчас.

Во дворе злобно лаяла и рвалась с цепи собака.

Через две минуты Саид вышел, сияя. За ним выглянул плосколицый и узкоглазый человек с усиками, цепко рассмотрел Ямнинова, кивнул дяде Мише. Должно быть, это и был Юнус-узбек.

— Хорошо, что дома! — ликовал Саид. — Дело есть, Юнус!

Негромко поговорили о деле.

— Ты его знаешь? — без обиняков спросил Юнус-узбек у дяди Миши, показывая пальцем на Ямнинова.

— Знаю, — подтвердил дядя Миша. — Все нормально.

Юнус почесал плешивую голову.

— Ну, тогда завтра приходите. Я выясню, договорюсь…

— Сегодня надо, — негромко сказал Ямнинов. — Завтра уже не нужно будет.

— Сегодня? — удивился Юнус. — Нет, сегодня невозможно. Кто за двести долларов будет суетиться!

— Я двести пятьдесят дам, — сказал Ямнинов. — И еще пятьдесят, чтобы на дачу отвезти. Но только если сегодня.

Юнус-узбек вскинул брови и вопросительно посмотрел на дядю Мишу.

— Он уезжает, — пояснил тот. — Вот в чем дело.

— Ну… — Юнус снова почесал лысину. — Я могу спросить, конечно… Ладно, тогда сидите здесь. Я скоро.

Он отпер ворота, выкатил из двора мотороллер-фургон, несколько раз ударил ногой по кик-стартеру. Двигатель оглушительно затрещал, и Юнус-узбек уехал.

Они сели под дувалом.

— Дурацкая затея, Коля, — сказал дядя Миша. — На черта тебе это все нужно? И почему на дачу? Ты же хотел в контейнер…

Солнце клонилось к закату, тени тополей тянулись по неровной пыльной земле. Ямнинов чувствовал голод, слабость — кроме чашки пустого чаю, во рту у него сегодня ничего не было. Все, что происходило, стало покрываться вуалью нереальности — словно он следил за самим собой сквозь колеблющуюся кисею. Еще было не поздно отказаться.

— Нормально, — сказал он, судорожно зевая. — Нормально, дядя Миша. Я в долгу не останусь.

— Считаться с тобой еще будем… — буркнул тот.

По улице мимо них потянулось небольшое стадо. Гнал его парень лет шестнадцати, вооруженный длинной палкой. Саид что-то крикнул ему по-таджикски — Ямнинов не разобрал. Да, видно, за невнятностью Саидовой речи и парень не разобрал — поэтому только оглянулся пару раз да прибавил шагу, погоняя своих коров, похожих на анатомические пособия.

— Э, невоспитанно в деревне, — прохрипел Саид. — Где вежливость?

— Не поверишь, газеты жрут, — сообщил дядя Миша, глядя вслед стаду. — Вот голодуха до чего доводит.

— А что с ними еще делать, с этими газетами, — сказал Ямнинов. — Читать-то все равно невозможно. Как с другой планеты сообщения. С Юпитера. Где вечный покой.

— Скажешь тоже — читать, — хмыкнул дядя Миша. — Коровы не читают.

— Почему? — вмешался Саид. — Хорошие газеты! Я люблю! И «Курьер», и «Вечерний Хуррамабад». Анекдоты всякие, кроссворды… А какой дурак станет правду печатать? Зачем? И так всем все известно. Люди же разговаривают, рассказывают друг другу… Верно? А если еще и в газете про все это — совсем народ затоскует. В жизни плохо, в газете тоже плохо — куда бежать? Нет, лучше так: открыл, почитал — на душе веселее. Я люблю.

Ямнинов бездумно смотрел на золотой диск низкого солнца. Скоро оно спрячется за холмами. И после недолгой ночи поднимется опять — величественное, бесстрастное, равнодушное. Завтра неизбежно наступит. Времени у Ямнинова оставалось совсем немного.

Юнус появился минут через сорок. Он подрулил к воротам, обошел мотороллер кругом и открыл дверцы фургона. Из фургона послышалось недовольное кряхтение, затем появился человек, его издававший, — немолодой русский прапорщик. Он утирал пот и отдувался.

— Ну, транспорт у тебя, Юнус, мать твою так и перетак… Ну, транспорт… А, дядь Миша! Давненько тебя не видел, мать твою так… Деньги-то у кого?

— Вот не ждал! — тряся его руку, радовался дядя Миша. — Петрович! А я сижу тут, подрагиваю: с каким еще хмырем придется дело иметь? Петрович! Да ты же говорил, что в Воронеж переводишься!

— Какой Воронеж, мать его так! — усмехался прапорщик, поглаживая усы. — У нас и тут пока делов хватает… Как говорится, есть у нас еще в жизни дела. Давай, принимай, мать твою так. Тебе, что ли? Или кому?

— Мне, — сказал Ямнинов.

— Тебе так тебе, — согласился Петрович. — Только, парень, ты это… меня не видел и не слышал. Понял? Ну, и я тебя, мать твою так, соответственно.

Ямнинов сунулся в фургон осматривать приобретение. Его вдруг затрясло. Металл жирно светился.

— А как сложить? — спросил он у Петровича. — Сложить как?

— Э-э-э, парень… — протянул прапорщик, насмешливо его рассматривая. — Ну, что ж, давай. Курс молодого бойца. Значит, смотри…

Потом Ямнинов отдал деньги.

— Куда поедем? — невозмутимо спросил Юнус. — Надо быстрее, а то комендантский час.

— Дачи у Водоканала знаешь?

— А-а-а… знаю. Ладно, погнали, — и пнул рычаг кик-стартера.

Ямнинов пожал всем руки, хотел, казалось, на прощанье сказать что-то дяде Мише, да как-то запнулся, махнул рукой и торопливо полез в тесную коробку фургона.

4

Он стоял в лоджии, положив руки на металлические перильца. Юнусов мотороллер трещал, удаляясь, смешно переваливался на колдобинах в клубах розовой пыли. Краешек солнца еще виднелся над горой, но вот пропал последний пронзительный луч, и тогда пыль стала серо-желтой.

Когда мотороллер скрылся с глаз, Ямнинов принес разводной ключ и стал отвинчивать болты, державшие загородку лоджии.

Еще совсем недавно он размышлял о том, что хорошо бы когда-нибудь эту железяку довести до ума. Руки никак не доходили. Он уже не раз прикидывал: снять… ошкурить… договориться на карбюраторном заводе, где цех электролиза… правда, завод давно стоит, но если остался еще кто-нибудь из ребят… и привинтить потом ту же самую загородку — но хромированную, благородно сверкающую!..

Уже полгода назад можно было смело сказать, что дом достроен. Однако дни шли за днями, и каждый из них был сплошь заполнен мелкой строительной возней. Ведь он-то знал, что еще нужно подправить, что наладить, а что и переделать: потому что прежде сделал начерно, на скорую руку — лишь бы не задерживать пустяковиной другие, более важные дела.

По вечерам он сидел у распахнутого окна, смотрел на реку, на зеленые холмы за ней и прикидывал, чем должен заняться завтра. Дел хватало. Строительство слишком дорого стоило, чтобы он мог оставить недоделки. Он убил семь лет. Ничего, потратит еще несколько месяцев. И потом — что у него в жизни еще осталось? Почти ничего. Только эти стены, в которые он вложил самого себя.