Онлайн книга «Мужская верность»
|
Мальчик-подросток упрямо режет свеклу, капусту, лук и засыпает в кипяток. И плачет. Женихи уходят. Румия их выпроваживает. И они вместе садятся и едят борщ. А потом она разрешает ему лечь возле себя. И он плачет от страсти, ревности и невозможности счастья. А смуглая зеленоглазая Румия доверчиво засыпает рядом. – Я ее отбил. Он отбил ее у всех. Она вышла замуж за его любовь. Она думала, что будет владеть этим всегда. Но мальчик вырос. Стал снимать кино. Ездить по фестивалям. О! Мир велик. Мир гораздо больше Акмаллы. И женщин много, и разных, одна лучше другой, как цветы. И он хочет вдыхать аромат каждого цветка. Недолго. Десять дней фестиваля – как один час, а потом снова в глухое подполье, к Румие. А при чем здесь Татьяна? На всякий случай. Она – столичная штучка. Знает всех. И ее знают все. Она введет его в свой круг, скажет: «Познакомьтесь. Вот Алеша Горчаков». И все заметят, заволнуются. «А что ты умеешь, Алеша Горчаков?» «Я умею снимать кино». «Да? Очень интересно». Все посмотрят его кино и ахнут. «Да вот же он. Мы все тебя ждем. А ты где-то прячешься в Акмалле. Не прячься больше, Алеша Горчаков. Что ты хочешь? Денег? Славы? Женщин?» «Я хочу ВСЕ», – скажет Алеша Горчаков. Татьяна – извозчик, который привезет его из Акмаллы в Москву. А дальше он скажет «спасибо» и уйдет. Или не скажет «спасибо». Просто уйдет. А она будет смотреть ему вслед. Все так и будет. А если не хочешь – не вези. Не разрешай залезать в твою повозку. «Но-но, мальчик. У меня занято. Ищи себе другого извозчика». Они вышли к морю. Сели на скамейку. Стали слушать вечный гул. Море – это параллельный мир. В нем тоже живут и дышат, но по-другому. Как инопланетяне. Они сидели на лавочке и слушали дыхание другого мира. Он нашел ее опущенную руку и стал ласкать, легко скользя пальцами, почти не касаясь. Татьяна смотрела на горизонт. Солнце давно село и переместилось в Америку. Небо сливалось с морем. – Дорогая моя, – сказал он хрипло. – Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю. Надо что-то ответить. Она сказала: – Как? – Пойдем к тебе. Я тебя раздену. Поцелую. Я покажу тебе, КАК я люблю тебя. Для него любить – значит желать. Тоже не мало, хотя и не много. – Нет, – сказала Татьяна. – Я не пойду. – Почему? – Я тебя не знаю. – Узнаешь… – Я тебе не верю. – А разве это обязательно? – Для меня обязательно. Он придвинул свое лицо, свои губы, объединил губами ее и себя в одно целое. Татьяна закрыла глаза. А когда открыла – полоска горизонта была розовой. Солнце сделало круг и возвращалось. Светало. – Пойдем к тебе, – сказал он. – Нет. – Просто ляжем вместе и уснем, как брат и сестра. Я не буду приставать к тебе. Только останься рядом. Дорогая моя… – Это невозможно. – Но почему? Он не понимал, почему сидеть всю ночь на лавке – возможно, а лечь в постель и заснуть – невозможно. Они же не пионеры, в конце концов. Они взрослые люди, хозяева своей жизни. – Потому что для меня это иначе, чем для тебя, – объяснила Татьяна. – Что иначе? Что? Я тебя не трону. – Я начну думать о тебе. Страдать. А у меня нет на это сил. Он ничего не мог понять. Татьяна Соколова – сексуальный символ своего времени. Открытки с ее изображением висели над койками солдат и студентов. Откуда такая щепетильность, такое целомудрие, тем более в ее годы… Но именно в ее годы невозможно мириться с чем-то приблизительным. Что допустимо в тридцать – совершенно недостойно в пятьдесят. Вот, оказывается, что такое ВРЕМЯ. Есть жизненный опыт, который ничего не дает, кроме ржавчины на суставах и накипи на душе. И нет безумства храбрых, и никто не захочет варить тебе борщ. Зато есть ДОСТОИНСТВО. Она не будет стоять с приклеенной улыбкой, как цветочница, пришпиливать булавкой, как Румия. Она свободна. Захочет – одарит собой, захочет – встанет и уйдет, ее тылы обеспечены. Татьяна встала и ушла. Вернулась в номер, легла щекой на подушку и вошла в сон, как в море. Проснулась в час дня. Долго лежала, думала о том, что надвигается другая – молодая жизнь. Работает нога, работает душа. Она по-прежнему желанна, и все – как было. Нет больше тяжелого гипса и тяжелых мыслей надвигающейся старости. Захотелось красиво одеться. Она оделась в бежево-розовой гамме, надушилась изысканными духами и вышла – розовая и благоухающая, как ветка сакуры. И сразу увидела ЕГО. Он стоял с цветочницей и слушал ее, глядя в землю. А она что-то говорила ему с напряжением. Девушка жила в его номере. Она ждала его всю ночь, а он пришел на рассвете… И сейчас она спрашивала его, где он был. А он ничего не мог объяснить. Не мог же он сказать, что всю ночь просидел на лавочке возле Татьяны Соколовой, которая годится ей в мамаши. Цветочница просто не поймет. Татьяна смотрела и думала, какой был бы ужас, если бы она доверилась ему, провела ночь в его криках и шепотах и участвовала в них. А сейчас стояла бы и смотрела. Что бы она чувствовала сейчас? Татьяна повернулась и пошла в столовую. Было время обеда. Есть не хотелось. Жить тоже не хотелось. Не хотелось ничего. «Может быть, уехать? Сегодня. Сейчас». Можно поменять билет, но неудобно напрягать администратора Сашу. Саша и так перегружен до ноздрей. У него сто пятьдесят человек. А тут еще Татьяна Соколова со своей истерикой… Она стала есть. Что-то невразумительное лежало на тарелке. В столовую вошел полуночный ковбой, мальчик из Акмаллы. Сел напротив. – Мне только первое, – сказал он официанту. – Супчику хочется… Официант отошел. – Я отравился, – сказал он. Татьяна не ответила. Он смотрел своими странными глазами. – Татьяна… – Его голос был слабым, как будто имел слабый напор. Она невольно посмотрела на его губы. – Ты хочешь что-то спросить? – напомнила Татьяна. – Нет. Это ты хочешь что-то спросить. – Хорошо. Я спрошу. Вчера мне показалось, что у нас что-то было. Я ошиблась? – Мне тоже показалось. Когда я положил голову на подушку, мне было не страшно умереть. – А сейчас уже страшно? – Да. Сейчас мне не хочется умирать. – Просто ты был пьяный. – Нет. Это я сейчас пьяный. Я пьянею наутро. Алкоголь очень медленно всасывается. Несколько часов. – Тогда иди и ложись спать. – Нет. Мы решили поехать в город. Поедем с нами. |