
Онлайн книга «О любви»
— Старуха не согласится, — сказал Костя. — У старухи никто не будет спрашивать. Я куплю и возьму в собственность. А со своей собственностью я могу делать все, что захочу. «Саперная лопата», — подумал Костя. — Дом ничего не стоит, — размышляла Катя. — Здесь стоят земля и коммуникации. — Старуху не надо обманывать, — напомнил Костя. — Да что вы пристали с этой старухой? Катя воткнула в него свои желудевые глаза. Они долго не отрываясь смотрели друг на друга. — Для старухи пятьдесят тысяч долларов — это целое состояние, — продолжала Катя. — Ей этого хватит на десять лет. Не надо будет к детям обращаться за деньгами. Я поняла: она не хочет у детей ничего просить. Для нее просить — нож к горлу. Она очень гордая. — А как вы это поняли? — удивился Костя. — Я умею видеть. Костя понял, что она и его видит насквозь. Как под рентгеном. Вот перед ней стоит красивый Стрелец, который не умеет зарабатывать, но умеет любить. Хочет отдать свое трепетное сердце, бессмертную душу и ЧУВСТВО…Она войдет в море секса, под куполом любви, как под звездным небом. Это тебе не двадцать минут перед сном со «сладкой какашкой». Однако Катя — человек действия. Поставила задачу — выполнила. Она купит дачу за пятьдесят тысяч долларов. Вложит еще пятьдесят и продаст за полмиллиона. Чувство — это дым. Протянулось белым облачком и растаяло. А деньги — это реальность. Это свобода и независимость. — Я хочу подняться на второй этаж, — сказала Катя. — Я пойду вперед, — предложил Костя. Он боялся, что лестница может обвалиться. Лестница не обвалилась. Поднялись на второй этаж. Там были две спальни и кабинет. В одной из спален — полукруглое окно. В нем, как картина в раме, — крона желтого каштана. У стены стояла широкая кровать красного дерева. На ней, возможно, спал чеховский дядя Ваня, потом через полстолетия — молодая старуха, а месяц назад — пара бомжей. Ватное одеяло, простеганное из разных кусочков ситца. Плоская подушка в такой же крестьянской наволочке. Костя старался не смотреть на это спальное место. Он оцепенел. Смотрел в пол. А Катя смотрела на Костю. Почему бы не войти в море, когда оно рядом? Чему это мешает? Только не долго. Войти и выйти. Сугубо мужской подход к любви. Костя смотрел в пол. Он не любил, когда решали за него. Он Стрелец. Он должен пустить стрелу, ранить и завоевать. — Сердишься? — спросила она, переходя на ты. Она все понимала и чувствовала. Вряд ли этому учат на искусствоведческом. С этим надо родиться. Все-таки не только саперная лопата, но и скрипка. Она положила руки ему на плечи. Благоухающая, как жасминовая ветка. В голубом пальто из кашемира. Она не похожа ни на одну из трех чеховских сестер. А он на кого похож? Не ясно. Таких героев еще не стояло на этой сценической площадке, в этой старинной усадьбе. — Перестань, — попросила Катя. Что перестать? Сопротивляться? Полностью подчиниться ее воле. Пусть заглатывает, жует и переваривает. Пусть. Костя хотел что-то сказать, но не мог пошевелить языком. Во рту пересохло. Язык стал шерстяной, как валенок. Они легли не раздеваясь. Костя звенел от страсти, как серебряный колокол, в который ударили. И вдруг, в самый неподходящий или, наоборот, в самый подходящий момент, он услышал внизу шаги. Шаги и голоса. Костя замер как соляной столб. А Катя легко поднялась с дивана, застегнула свои медные пуговицы и сбежала вниз по лестнице. Вернулась довольно быстро. — Это соседи, — сообщила она. — Увидели, что дверь открыта, пришли проверить. Они следят, чтобы не залезли бомжи. — Заботятся, — похвалил Костя. — О себе, — уточнила Катя. — Если дом подожгут, то и соседи сгорят. Огонь перекинется по деревьям. Катя скинула пальто и легла. Замерла в ожидании блаженства. Но Костя уже ничего не мог. Как будто ударили палкой по нервам. Все, что звенело, — упало, и казалось — безвозвратно. Так будет всегда. Вот так становятся импотентами: удар по нервам в минуту наивысшего напряжения. Он сошел с тахты. У него было растерянное лицо. Ему было не до Кати и вообще ни до чего. Он стоял и застегивал пуговицы на рубашке, затягивал пояс. Катя подошла, молча. Обняла. Ничего не говорила. Просто стояла, и все. Косте хотелось, чтобы так было всегда. В любом контексте, но рядом с ней. Пусть опозоренным, испуганным — но рядом. Однако он знал, что надо отстраниться, отойти и валить в свою жизнь. Костя отодвинулся и сбежал вниз по лестнице. Катя не побежала следом. Зачем? Она спокойно еще раз обошла весь второй этаж. Потом спустилась и обошла комнаты внизу, заглянула в кладовку. — Помнишь, как говорила Васса Железнова: «Наше — это ничье. МОЕ». — Когда это она так говорила? — спросил Костя, будто Васса Железнова была их общей знакомой. — Когда корабль спускали на воду, — напомнила Катя. Костя никогда не читал этот роман. Из Горького он знал только «Песню о Буревестнике». Катя тщательно заперла входную дверь. Подергала для верности. Сели в машину. Катя забыла об их близости, думала только о даче. — Если фундамент состоятельный, можно будет поставить сверху третий этаж. Это увеличит продажную стоимость. — Зачем тебе столько денег? — удивился Костя. — Денег много не бывает. — Но ты хочешь больше, чем можешь потратить. — Я хочу открыть издательство, — созналась Катя. — Выпускать альбомы современного искусства. Сейчас тоже есть свои Рембрандты. Но они все по частным коллекциям. Их надо собрать. — Возьми деньги у мужа. — Он не даст. Это очень дорогие альбомы. Там особенная мелованная бумага, ее в Финляндии надо заказывать. И полиграфия… — Твой муж жадный? — Мой муж умеет считать. Он говорит, что я на этих журналах прогорю. Очень большая себестоимость. Их никто не будет покупать, и кончится тем, что они будут штабелями лежать у нас в гараже. — Он, наверное, прав… Катя смотрела перед собой. — Если считать результатом деньги, то он прав. Но деньги — это только деньги. Хочется, чтобы ОСТАЛОСЬ. — Рожай детей. Они останутся. — Это самое простое. Все рожают, и куры, и коровы. А вот издательство… Машина выбежала из дачного поселка. Кончилось золотое и багряное. Впереди были серая дорога и серый город. — Выходи за меня замуж, — вдруг сказал Костя. Он сначала сказал, а потом услышал себя. Но было уже поздно. — Что? — переспросила Катя, хотя прекрасно расслышала. |