Онлайн книга «Призрак прошлого»
О чем, собственно, расспрашивать игуменью, Андрей пока не придумал, сел за компьютер, чтобы просмотреть еще раз статью о маленьком «затворнике». Материал вышел жалостный, но полемичный – за детьми не смотрите, мамы-папы дорогие! Видя, что время поджимает, Андрей все-таки набрал номер обители. Сестричка на том конце спросила кого-то, где матушка настоятельница, и через минуту игуменья взяла трубку: – Ну, вы, как я понимаю, из-за этого случая с… молодым человеком? Тон у нее был суховатый, она явно была не расположена обсуждать тему. – В общем да. Это Михал Юрича задание. Но в общем, вы же знаете, я просто пользуюсь любым предлогом, чтобы у вас побывать, оторвать вас от важных дел… Андрей подпустил в голос улыбку, не слыша возражений, добавил: – Может, вы мне еще что-то расскажете, ну, менее скандальное. А? – Ну хорошо, приезжайте. До шести вечера. У нас тут большой молебен с катавасией… – С чем, с чем?! – против собственной воли прыснул в трубку Андрей. – С катавасией, – повторила матушка терпеливо, но Андрей понял по голосу, что она тоже улыбается. – Приезжайте, я вам разъясню на месте. Голубинский монастырь выплыл из-за пригорка как всегда – чуть неожиданно и вдохновенно. Теперь его от дороги отделяло не зеленое поле, а широкая полоса лимонно-желтого цвета. «Надо спросить, что это такое. Красиво – аж жуть!» День был теплый, но не очень солнечный, на фоне бледно-голубого неба желтое поле просто сияло. Пройдя на территорию, Андрей обнаружил некое волнение, не свойственное обыкновенному, непраздничному дню. По двору сновали насельницы, к чему-то явно готовясь и нервничая. «Это что – и есть катавасия?» – опять ухмыльнулся Андрей, но принял благопристойное выражение лица и прошел в офис. – Ну что вам сказать о произошедшем, – вздохнула игуменья. – Психически нездоровый человек воспользовался нашим доверием. Был разоблачен совершенно случайно и закономерно выдворен из обители. Если вы с ним говорили, знаете, пожалуй, больше меня. – Не прокляли вы его? – Церковь никого никогда не проклинает. Или почти никогда. А у меня вообще нет такого права. – А как в принципе православие относится к трансвестизму, перемене пола? – Крайне отрицательно. Как Господь распорядился, так тому и быть. – Но если человек не может жить таким, каким родился? Не может смириться с данностью? – У церкви один рецепт: покаяние, пост и молитва, – нравоучительно отчеканила игуменья. – Все остальное – от лукавого. «Во, не зря ездил – хоть теперь знаю, как лечиться от тоски по Анне», – невесело вывел он для себя. – Хорошо, спасибо. А что это у вас тут за… катавасия намечается? Он едва сдержал неуместный смешок. Матушка тоже едва заметно улыбнулась. «Ага, не совсем от суетно-мирского избавилась!» – обрадовался почему-то Андрей. – У нас сегодня служит архимандрит Феодосий из Савва-Сторожевского монастыря, что близ Звенигорода. А катавасия – это когда хор нисходит к аналою и поет там. Только и всего. – А, простите мое невежество, с чем это связано? – Фермер один местный заказал молебен пред иконой святого Селиверста. – Того самого? – Да. Он считается молитвенником от болезней скота, мора. – А что, в районе эпизоотия? – удивился Андрей. – Михал Юрич мне ничего не говорил. Матушка чуть замялась: – Нет, там несколько иное. Извините, Андрей, мне надо идти готовиться. Если хотите, встретимся после службы. – Присутствовать можно? – Храм открыт для всех. Известие о неведомой беде – такой, что даже священника с другого конца области привезли, – сильно не понравилось Андрею. Какое-то затхлое, погребное дуновение… «Матушка что-то говорила тогда о напастях непонятного происхождения – папа Слай вроде по ним спец. Ладно, все потом», – решил Андрей. Послушать службу, еще расспросить игуменью, может, этого… архимандрита удастся разговорить. Феодосий оказался совсем молодым человеком, высоким, свежим и румяным на лицо, с кудрявой каштановой бородкой. Пел высоким, звонким голосом, резво кадил, позванивая цепочками. Хор дружно и охотно ему подпевал. Потом девушки спустились к отошедшей назад публике, встали перед священником, который, сложив пальцы в некую изящную фигуру, стал ими дирижировать. Андрею давно было душно и скучно. Непонятные слова, произносившиеся скороговоркой, эти бесконечные «Господи, помилуй!»… «Бездуховная личность – вот я кто!» – вынес Андрей приговор самому себе и стал краем глаза разглядывать публику. Он обратил внимание на средних лет плотного человека, стоявшего в первом ряду и усердно крестившегося. Дорогой костюм выглядел на нем неорганично – крестьянский коричневый загар не сочетался с добротной темно-синей тканью. «Ох, пойду-ка я…» – вздохнув, сдался он. Снаружи было чýдно – чистый воздух, безлюдный двор, покрытый, как плюшем, низенькой густой травкой, засиневшее к вечеру небо, начавшие розоветь облака. Благодать!.. Где-то призывно чирикала еще не севшая на гнездо птичка. Гулять Андрею пришлось недолго. Из боковых дверей пошел народ. Пропустив выходивших, Андрей вернулся внутрь. Феодосий, согласно кивая, слушал загорелого мужчину в костюме и что-то говорил ему в ответ. Вклиниваться в беседу было неудобно, тем более что игуменьи, которая могла представить его, не было видно. «Ладно, не горит, – решил Андрей и направился в воротам. – Материал закончить мне информации хватит, а про эту… катавасию… потом узнаю». – Ну, богатырь, рассказывай, – повернулся к нему Борода, к вечеру, как водится, севший поиграть в шахматы. – Что там матушка? – Ну, так… Времени у нее на меня особенно не было. Но что надо, я узнал. Ключи возьмите. – Ага… Что-то ты смурной, я гляжу, а? – Я просто задумчивый. Новая темка наклевывается… Как вылупится, скажу. Борода внимательно посмотрел на Андрея, но дальше рыться в его душе не стал, и Андрей его мысленно за это поблагодарил. Он ведь и сам не слишком хорошо понимал, почему его так задело известие о появлении иногороднего пастыря-молельника Феодосия. Но утром засесть за новую статью не получилось. – Андрюша, сынок! – бросился к нему главный, едва он появился на этаже. Глаза у Бороды были красные, отекшие, он усиленно хлюпал носом. «Простыл, что ли?» – подумал Андрей. – Горе-то какое! Сердце у Андрея рухнуло, как камень с обрыва, ноги мерзко обмякли. |