Онлайн книга «Сальто - мортале»
|
Варвара Тимофеевна хотела ответить Ромке, но за ее спиной раздался звук-лязг средней мощности. Варвара Тимофеевна оглянулась. На полу лежала люстра, вернее, то, что было люстрой. В потолке зияла черная неаккуратная дыра. Когда стихийное бедствие касается всех людей, то несчастье как бы раскладывается на всех в равной мере и это не так обидно для каждой отдельной личности. Но когда стихийное бедствие касается только одного человека, то это воспринимается как несправедливость, а всякая несправедливость покрывает душу шрамами. Варвара Тимофеевна оделась и пошла в домоуправление. Управдом Шура внимательно выслушала Варвару Тимофеевну и сказала, что ни о каком индивидуальном землетрясении не может быть и речи, потому что в Москве нет вулканов. А стены трясутся скорее всего оттого, что сверху или снизу подрались соседи, и по этому поводу надо обращаться не в домоуправление, а в милицию. Варвара Тимофеевна сказала, что сверху нее живет мать-одиночка, лифтершина дочка Таня с грудным младенцем, и драться между собой они не хотят. А снизу живут две сестры-двойняшки, по восемьдесят лет каждой. Они, бывает, ссорятся между собой, но вряд ли могут разодраться с такой силой и страстью. Управдом Шура ничего не ответила, видимо, осталась при своем мнении, подняла руки и поправила в волосах круглую гребенку. Она сидела с поднятыми могучими руками, как монумент, во всей своей переспелой сорокапятилетней красоте, и Варвара Тимофеевна, глядя на нее, подумала: «Кобыла». Но вслух ничего не сказала. Управдом Шура тем не менее услышала то, о чем подумала Варвара Тимофеевна, но вслух ничего не ответила. Милиционер Костя был молодой, с длинным ногтем на мизинце и мало походил на представителя власти. Говорят, жизнью правят два инстинкта: инстинкт любви, чтобы оставить потомство, и инстинкт самосохранения, чтобы подольше пожить. Варвара Тимофеевна и Костя существовали под властью разных инстинктов и не понимали друг друга. – А почему у вас все на полу валяется? – спросил Костя. Варвара Тимофеевна специально ничего не прибирала, оставляла как вещественное доказательство. А недавно принесла с помойки совсем еще крепкий стул с продранным сиденьем и присовокупила к общему фону. – А зачем подбирать? – спросила Варвара Тимофеевна. – Все равно упадет. – Так все время и падает? – Так и падает. – А как же вы живете? – удивился Костя. – Человек не собака. Ко всему привыкает. – Понятно… – задумчиво проговорил Костя. Человек действительно не собака и, как разумное существо, быстрее приспосабливается к окружающей среде, какой бы противоестественной она ни была. – А сейчас почему не падает? – спросил Костя. – Сегодня суббота. Выходной у них. – У кого? – А я знаю? Костя помолчал, потом забормотал непонятные слова: – Мистика, фантастика, детектив… – Чего? – не разобрала Варвара Тимофеевна. – А вы давно эту квартиру получили? – С месяц. – А раньше где жили? – В Тупиковом переулке. Нас снесли. Знаешь небось… Костя дипломатично промолчал. Ему нравилось казаться хорошим специалистом: знать все, что происходит в городе Москве с каждым ее жителем, имеющим постоянную или временную прописку. – А до войны в деревне жила. В Сюхине. – А где это Сюхино? – полюбопытствовал Костя. – Сейчас нигде. Старики померли, молодые в город подались, – разъяснила Варвара Тимофеевна. – На месте деревни одни печины стоят. Дикие свиньи развелись, рыси, волки. – Печины – это печи? – Нет, это печины… Костя задумался: представил себе забытую под небом деревню, где вместо кошек, собак и свиней бродят рыси, волки и кабаны. А вся Варвара Тимофеевна в темном штапельном платье представилась ему частью этой покинутой деревни, ее представителем. И Косте вдруг отчаянно захотелось помириться с Таней. Должно быть, скомандовал инстинкт любви. – А ночью тоже трясет? – спросил Костя, игнорируя инстинкт. – Нет. Ночью не работают. Спят. – Ну, я пошел. – Костя поднялся с кушетки. – Может, в понедельник зайдешь? – пригласила Варвара Тимофеевна. – У них с восьми смена. – У меня тоже с восьми, – сказал Костя. – У них своя работа, а у меня своя. В понедельник к Варваре Тимофеевне приехали архитекторы района. Управдом Шура объяснила, что они должны обследовать дом, нет ли в нем просчета, строительного дефекта. Один архитектор – толстый лысый мужик – все время брал стакан и капал в него из пузырька, и в комнате пахло аптекой. Варваре Тимофеевне стало совестно, что из-за нее человек тратит свое здоровье. Она забилась в кухню и сидела там с виноватым видом. Управдом Шура носилась по квартире с легкостью, несвойственной ее объему, и было видно, что переживает яркую страницу в своей жизни. – А почему сейчас не стучит? – спросила молодая архитекторша с черными очками на голове. – Не знаю, – сказала Варвара Тимофеевна. – Может, надоело… – А это у вас что? – Архитекторша ткнула пальцем на подоконник. На подоконнике в трехлитровой банке своей обособленной жизнью жил лохматый гриб. Варвара Тимофеевна кормила его чаем, сахаром и взамен получала кисловатое терпкое питье, ни с чем не сравнимое. Одни говорили, что гриб полезен. Другие говорили, что от него помирают. Варвара с готовностью поставила на стол уцелевшую чашку, нацедила гриба сквозь пожелтевшую марлечку и протянула архитекторше. Та недоверчиво понюхала и подняла глаза на Варвару Тимофеевну. Варвара Тимофеевна смущенно, неестественно улыбнулась, а потом подумала: «Чего это я улыбаюсь? Что, я дешевле стою?» И нахмурилась. В этот момент на кухню вошел архитектор с каплями и громко спросил, будто Варвара Тимофеевна была глухая или придурковатая: – Ну что, мамаша, говоришь, домовые завелись? Управдом Шура красиво захохотала. Варвара Тимофеевна посмотрела на каждого по очереди и ничего не ответила. Архитекторы посовещались и ушли. А на другой день к вечеру явилась Шура и вручила Варваре Тимофеевне направление в психоневрологический диспансер. Варвара Тимофеевна оказалась четвертой в очереди. Перед ней сидели нарядная барышня и двое мужчин в казенных халатах. При диспансере находился стационар. |