Книга Темные самоцветы, страница 11 – Челси Куинн Ярбро

Ракоци кивнул, принимая упрек, и его взгляд на мгновение затуманился.

— Ваша правда, ваше величество. Мне в свое время давали уроки.

Он припомнил рьяное рвение к благочестию доминиканца Савонаролы и неистовую разнузданность княжны Тамазрайши. Устремления католического аббата и индийской язычницы были диаметрально разными, но природой их гибельных для многих безумств являлось одно: фанатизм.

— Так ли? — усомнился король, но, вглядевшись в лицо соотечественника, прибавил: — Не забывайте об этих уроках, мой друг.

Ракоци жестом показал, что надеется удержать себя в рамках, а вслух осторожно сказал:

— Хватит двоих-троих слуг, сердобольных и расторопных. Что же до нынешней ночи, то мой Роджер присмотрит за ним.

Иезуит закашлялся снова, и Стефан заколебался.

— Вы уверены, что он выживет? На моей памяти это удавалось не многим.

— Он молод, силен, — возразил Ракоци. — Ему нужны только уход и тепло, с остальным я управлюсь. Сытная пища и отдых творят чудеса. — Он оглянулся и с озабоченным видом прибавил: — Хорошо бы заняться им прямо сейчас.

— Вижу, вы искренни в своем сострадании к ближнему, — протянул уважительно Стефан. — Ладно, поступайте как считаете правильным. Где же замешкался Зари? — Он снял с выступа на подлокотнике кресла небольшой колокольчик и требовательно позвонил. — Вы хотите сопроводить отца Краббе?

— Так было бы лучше всего. И, с вашего позволения, я прикажу Роджеру отобрать из вашей челяди троих человек для присмотра за ним.

Король милостиво кивнул.

Ракоци поклонился.

— Благодарю вас, ваше величество.

Он повернулся и пошел к отцу Краббе, чтобы помочь ему встать.

Тот моргнул несколько раз, прежде чем понял, что происходит, затем запротестовал. Негоже благородному господину служить подпоркой простому монаху, хотел заявить он, но вновь закашлялся, и протест его пропал втуне.

К тому времени, как трое иезуитов вернулись из деревеньки, больной уже лежал в теплой каморке, укрытый меховым одеялом, и Роджер поил его с ложки настоем, основой которого была хлебная плесень.

Войдя в помещение, отец Погнер был несколько удивлен тем, что пожилой дворянин все еще возится там с конской упряжью. Прежде чем обратиться к нему, он расстелил свой плащ перед огнем, потом неприязненно бросил:

— Что с отцом Краббе?

Стефан с нескрываемым интересом посмотрел на вошедших.

— Его осмотрели и уложили в постель, где он и будет теперь пребывать до полного исцеления.

— Молитвы и пост принесли бы ему больше пользы, — заявил недовольно иезуит, — ибо над нами в недугах и в радости властен один лишь Господь.

— Это, разумеется, так, но Писание учит нас искать разрешения мирского в миру. — В тоне Батория сквозила ирония, а глаза светились довольством. Он чувствовал себя много лучше, с тех пор как стал принимать рекомендованную графом настойку из анютиных глазок, почек ивы и дудника; нога его уже не болела, а лишь изредка поднывала.

— Человеку вашего положения простителен такой образ мыслей, — высокомерно произнес отец Погнер. — Кому поручены заботы о нашем товарище? Нам надо взглянуть на него. Чтобы одобрить его или отвергнуть.

— Я пошлю за ним, добрые пастыри.

Король потянулся к колокольчику, но был избавлен от беспокойства. Боковая дверь отворилась, и в караулку, служившую одновременно холлом, гостиной и королевской приемной, вступил Ференц Ракоци. Стремительно приблизившись к сюзерену, он против обыкновения не дежурно раскланялся, а опустился перед ним на колено, ибо заметил у огня толкотню и тут же сообразил, что к чему.

— Ваше величество, — сказал он достаточно громко. — Я оставил отца Краббе на попечение отца Митека, он исповедовался и теперь спит.

— Очень хорошо. — Заметив вспышку неуправляемой ярости в глазах отца Погнера, Стефан Баторий внутренне усмехнулся.

Отец Корнель перекрестился.

— Спаси нас, Господь!

Отец Бродский уставился на сидящего дворянина.

— Так вы — государь? — вырвалось у него.

— Милостью Господа, — серьезно ответил Стефан, испытывая немалое удовлетворение. Если бы в столь сильное замешательство ввергалась при нем и польская шляхта, ему нечего было бы больше желать. — А вот человек, взявший под опеку вашего сотоварища. Граф Сен-Жермен, из рода Ракоци. Он, как и я, венгр. — Король жестом велел Ракоци встать по правую руку от кресла, выказывая ему таким образом уважение, каким редко баловал своих приближенных.

— Досточтимые пастыри, — сказал Ракоци, приветствуя иезуитов поклоном, в котором не было и намека на какую-либо искательность.

Отцы Бродский и Корнель ответили полупоклонами, отец Погнер остался недвижен.

— Ваше родовое имя не кажется мне незнакомым, — процедил после паузы он.

— Я принадлежу к более древней ветви рода, чем та, чье имя ношу, — счел нужным пояснить Ракоци, — но все же весьма приятно, что твоих родичей помнят. — Он сопроводил эти слова самой обезоруживающей из арсенала своих улыбок.

Отец Погнер неприязненно поджал губы и проворчал:

— Только глупцы кичатся мирским положением. — Он обратил взор на короля, невозмутимо продолжившего полировку седла. — Надеюсь, ваше величество не в обиде на нас. Здесь почему-то никто не сказал нам, кто вы, а рассыпаться в любезностях и деликатничать мы не привыкли.

Стефан отложил седло и выпрямился.

— Очень жаль, добрые пастыри, — бросил с неодобрением он. — Вам бы не помешали уроки любезного обхождения, ведь вы едете ко двору, где невежливости не потерпят. Царь Иван строг, и даже намек на какое-то неуважение может стоить обидчику головы.

Отец Бродский, спохватившись, упал на колено.

— Ваше величество, лишь наше невежество ответственно за нашу непочтительность к вам. Никто ведь из нас никогда не видел вас ранее. И к тому же ваша одежда, — он выразительно посмотрел на толстую поношенную куртку Батория, — не могла ничего нам сказать. Произошло недоразумение, безмерно нас удручающее, но, возможно, вы согласитесь его извинить.

Стефан благосклонно кивнул:

— Так-то лучше. Вы успокоили меня, отец Бродский. А то я уже стал опасаться, что и впрямь возлагаю столь важную миссию на каких-то невежд.

Последние слова назначались отцу Погнеру, но отозвался на них отец Корнель. Становясь на колено подле отца Бродского, он заявил:

— Государь! Мы готовы служить вашему величеству в любом вам желательном качестве, нам следует лишь разъяснить, каким оно должно быть, чтобы мы не терялись в догадках и не поставили под угрозу ваш план.

Отец Погнер, мрачно косясь на товарищей, также счел нужным склониться перед королем.