Книга Шесть мессий, страница 100 – Марк Фрост

А вот детишки по каким-то соображениям оставались свободными и даже выглядели счастливыми. Их растили в кругу сверстников, в отрыве от их семей.

«Здешние заправилы просто ждут, когда дети подрастут, — понял Канацзучи. — Как фермеры, которые выращивают домашний скот».

Маленькая кудрявая девочка подбежала к изгороди, под которую подкатился, остановившись у ног Канацзучи, ярко-красный мячик. Он поднял его и протянул ребенку. Девочка застенчиво посмотрела на него, и тогда японец неуловимым движением руки заставил мячик исчезнуть, а потом, протянув руку сквозь изгородь, выудил его откуда-то из-за ее уха. Удивленно охнув, девочка прижала мяч к себе и со смехом побежала к остальным детишкам.

Заметив, что их общение привлекло внимание взрослых, Канацзучи снова надел на лицо мертвую улыбку, вежливо помахал рукой и зашагал прочь.

В стороне от хижин на открытом пространстве виднелось двухэтажное здание склада. Выждав момент, когда рядом никого не было, Канацзучи приблизился к нему. Амбарного типа двойные двери были чуть приоткрыты, их охраняли двое зевающих часовых в белых рубахах. Японец незаметно обогнул строение и обнаружил сзади еще одну дверь. Потрогал ручку, потом повернул, а когда дверь приоткрылась, скользнул внутрь.

Большую часть помещения занимали деревянные, покрытые парусиной и закрепленные веревками ящики, поставленные один на другой на высоту его роста. Канацзучи прошел между рядами и, оказавшись вне видимости от передней двери, перерезал веревку и отжал крышку ящика. Внутри находилось двенадцать винтовок; итак, в помещении хранилось не меньше тысячи стволов.

Его внимание привлекли неправильной формы предметы, покрытые парусиной, — это оказались мощные ружья на крепких треногах. Рядом были во множестве составлены ящики поменьше, помеченные нанесенной по трафарету надписью «ГАТЛИНГ» и содержавшие свернутые патронные ленты. Видеть такое оружие Канацзучи до сих пор не приходилось, но он о нем слышал и знал, как оно называется — «пулемет». Рассказывали, что один человек, вооруженный пулеметом, способен на открытой местности положить сотню противников меньше чем за минуту.

Поблизости послышался негромкий храп. Звук привел к человеку в белой рубахе, спавшему на земле; рядом с ним лежала винтовка. Судя по лицу, это был китаец.

Канацзучи подхватил винтовку, наклонился и потыкал китайца в нос кончиком ствола. Тот проснулся, однако казался вялым и безразличным ко всему, включая уставленное ему в лицо ружейное дуло.

— Почему ты спишь на дежурстве? — спросил Канацзучи по-мандарински.

— Ты доложишь обо мне? — безразличным тоном осведомился незадачливый караульный.

— А что, если бы я был вторгшимся чужаком?

— Не говори на этом языке, — прозвучал ответ по-английски. — Это запрещено правилами.

— Если ты не ответишь на мои вопросы, об этом будет доложено, — сказал Канацзучи тоже по-английски.

— Ты и так должен доложить обо мне. Я нарушил правила. Меня следует наказать, — произнес китаец чуть ли не с нетерпением, впервые проявляя эмоции. — Это твоя обязанность.

— Ты знаешь, что с тобой будет?

— Меня отправят к преподобному.

— А что Он с тобой сделает?

— Накажет.

— Как?

— Ты должен сказать им, что я сделал. Таково правило. Если ты не скажешь им, это нарушение…

Канацзучи сдавил китайцу горло, заставив умолкнуть.

— Как давно ты здесь находишься? — Он чуть ослабил хватку.

— Два года.

— Где сейчас люди, которые занимались здесь взрывными работами? Китайцы, ты знал их?

Последовал утвердительный кивок.

— Они работали на железную дорогу, ты тоже?

Он снова кивнул.

— Где они сейчас?

— Их нет.

— Они сделали подземное помещение под этой церковью. Знаешь, где оно?

Китаец замотал головой.

— Они построили все это для преподобного?

Утвердительный кивок.

— Все для преподобного.

— Где сейчас преподобный?

Отрицательный жест.

— Скажи мне, или я убью тебя.

Китаец снова покачал головой, и глаза его стали холодными, как у рептилии.

— Ты не из наших…

Он попытался крикнуть, но Канацзучи сжал горло изо всех сил, не дав звуку вырваться наружу. Мужчина обмяк, как сломанная кукла. Канацзучи оттащил его тело к краю комнаты, опустошил один из ружейных ящиков, засунул туда труп и прикрыл парусиной.

В помещении было тихо: караульные его не увидели и не услышали. Он вернулся к задней двери и покинул склад.

Данте, как и велел ему Фридрих, с саквояжем на коленях сидел возле двери кабинета и ждал. Люди, с которыми они путешествовали, находились где-то в доме, ухаживали за своим товарищем, раненным шальной пулей перед тем, как пал последний из добровольцев. Сразу после этого они сломя голову помчались сюда, в Новый город, который произвел на Скруджса ошеломляющее впечатление.

Сквозь тюлевую занавеску ему была видна внизу главная улица, чистая белая простота которой заставила вернуться к мечтам о доме, который он так хотел обрести и надеялся никогда не покидать. А ведь он едва не отступился от мечты, решив, будто такого прекрасного, дружелюбного места просто не может быть. Но ведь вот же он, Дом надежды.

Он вдыхал запах пекшихся в доме пирогов, яблочных и вишневых, и гадал, дадут ли ему с пирожками еще и ванильного мороженого. А кроме того — заняться одной из привлекательных женщин, виденных им на улице.

Голоса в его голове еще никогда не звучали так счастливо: «Мы хотим пожрать все, все, все».

Он удивился, услышав донесшиеся из кабинета сердитые крики. Тот, кого, как он слышал, здесь называли преподобным, злился из-за книги, которую доставил ему Фридрих.

— Бесполезно! Это бесполезно!

Книга, которую они принесли с собой, вылетела в полуоткрытую дверь; ее корешок разорвался от удара о противоположную стену.

— Как можешь ты быть столь слепым? Как могу я завершить свое действо без подлинной книги? Что, по-твоему, я должен использовать вместо нее?

Ответа Фридриха он не разобрал, отметил лишь, что голос звучал спокойно.

— Ах вот как? Кровавый след, ты говоришь? И откуда, скажи на милость, такая уверенность, что настоящая книга у них? И с чего ты вообще взял, что они пойдут за тобой?

И снова последовал неразборчивый, но спокойный ответ Фридриха.

— Нет! — вскричал преподобный. — Ты не получишь и пенса, пока эта книга не будет в моих руках.

Фридрих снова отвечал в той же успокаивающей манере, и через несколько минут гнев преподобного смягчился, он тоже понизил голос. Данте почувствовал облегчение: ему не нравилась сама мысль о том, чтобы кто-то сердился на Фридриха. Это делало его новый мир таким же хрупким, как яичная скорлупа.