Книга Вокруг себя был никто, страница 104 – Яков Шехтер

Кирпич переместился под ложечку, потом снова на спину, Мирза глядел на меня прищурясь и слегка покачивая головой, я поняла, что надо мной работают, меня спасают, волна благодарности подступила к горлу, слезы полились из глаз. Что я могла подарить этим людям, чем ответить на любовь и теплоту? В тот момент мне стали понятны святые, умиравшие по слову пророка, они просто любили его, невыносимой, раздирающей сердце любовью, с радостью отдавая ему самое главное – самого себя.

– Курить пошли, – Мирза показал пальцем на пачку «Космоса».

– Толик, сигарета неси, Абай, огонь зажигай.

Абай и Толик вышли, Апа последовала за ними, Мирза указал мне на одеяло возле стенки и «это» повторилось с самого начала. Повторилось, но совсем по иному: с первого же прикосновения я почувствовала, как в меня вливается Космос. Через меч Мирзы струилась трепещущая субстанция добра, размывая, снося баррикады недоверия и сомнений. Каждым движением он приносил счастье, нет, делал меня счастливой, любимой, единственной, желанной. Я не проверяла энергетику и не пыталась войти в резонанс, а просто отдалась Мастеру, целиком, от гребенок до ног, закрыв глаза и радуясь близости с любимым человеком. Может быть, оттого все произошло гораздо быстрее и, к моему удивлению, закончилось волной восторга и обожания.

Наверное, я не совсем владела собой, и мой финальный крик вырвался за пределы сакли; когда мы вышли, Абай, улыбаясь своей милой и чуть ироничной улыбкой, заметил:

– Вот не думал, что прибалты такие темпераментные.

– Она из Одессы, – сказал Толик, и это были первые слова, которые я услышала от него в Каракалпакии.

– Пузырящаяся, словно молодое вино, – заметил Абай, освобождая мне место на бревне. Перед домом, в густых зарослях травы, лежало несколько стволов, лежали они тут давно, кора высохла и осыпалась, мы удобно расположились между торчащими сучками, и Абай раскупорил новую бутылку водки.

– Пей, Таня, – протянул Мирза пиалу.

–Я больше не могу, все, больше не могу.

– Пей, Таня, – рука Мирзы, держащая пиалу, не двинулась с места.– Потом виноград кушай.

Абай шутливо погрозил мне пальцем.

– Бунт на корабле? Знаешь, что за такое бывает?

– Меня вырвет! – я пустила в ход свой последний козырь. – Просто вырвет.

– Не вырвет, такой красивый девушк рвать не будет.

Я взяла пиалу, закрыла глаза и выпила залпом, стараясь не чувствовать вкус.

–Теперь кушай, – Мирза протянул мне гроздь.

Я принялась отщипывать ягоды, одну за другой, словно выполняя работу. Столько спиртного мне еще ни разу не доводилось пить, куда меньшая порция несколько лет назад вызывала бурный приступ рвоты. Я со страхом ожидала первых признаков наступающей дурноты, но они все не появлялись. Ни в тот вечер, ни во все другие, проведенные в Средней Азии, меня не мутило: свое обещание Мирза выполнил.

Мы молча курили, долго, зажигая одну сигарету от другой, со мной творилось что-то странное: рассудочность и холодная ирония, составлявшие привычный тон моего диалога с миром, пропали, навсегда, бесповоротно. В тот вечер в моем характере произошли необратимые изменения, Абай оказался прав – ничто в жизни уже не было так, как до тех пор.

Шумели платаны, медленно разгорались крупные азиатские звезды, Вселенная вокруг нас, не спеша, продолжала свое бесконечное вращение.

– Мой младший брат Раджанеш, – вдруг нарушил тишину Мирзабай, – книга писал. Идти со свой свет писал. А я говорю – иди с мой свет. Зачем искать, голова о стенка бить? Есть свет – бери и ходи.

Эти слова повергли меня в трепет и смущение. О Раджанеше я много читала, за последние несколько месяцев, его имя не сходило с уст «друзей». Несколько его книг, перепечатанных в четыре копии, давала Вилия, и они показались мне серьезным философским чтением. Гуру Раджанеш стоял на вершине духовной пирамиды, упираясь ногами в гималайские хребты Шамбалы, назвать его младшим братом мог только... Но нет, дальше я боялась думать, проще всего было просто жить, погрузившись в ауру Мирзы, наблюдать и чувствовать.

–«Выводы будешь делать потом, – сказала себе я, на секунду возвращаясь к прежней рассудочной Тане. – Все выводы потом».

Стемнело, с полей потянуло холодом, тарелки опустели, сигареты закончились. Мирза встал, отошел в сторону и исчез в темноте, вскоре оттуда донеслось кряхтение и характерные звуки.

– Мастер очищается, – с уважением произнес Абай. – И нам пора. Таня, иди налево и смотри под ноги, а мы направо.

Я отошла на несколько шагов и остановилась. Мой организм не желал ни с чем расставаться, ему было хорошо, просто хорошо. Вообще, за несколько дней, проведенных возле Мирзы из меня выходила только вода, пища сгорала дотла, не образуя отходов.

Поплескавшись у рукомойника, я вошла в комнату, опустилась на ковер и принялась ждать. Спустя несколько минут вернулся Мирза, повозился в прихожей и вышел наружу. Почти сразу с улицы началось доноситься непонятное уханье. Не в силах сдержать любопытства я натянула кроссовки и выглянула наружу.

Луна освещала странное зрелище – совершенно голый Мирза стоял перед домом, махал руками и ухал.

– Неужели мне довелось увидеть тайную работу Мастера! – пронеслось в голове, и таинственные обряды дона Хуана закружились перед мысленным взором. Но очень скоро все стало на свои места: присмотревшись, я увидела стоявшее перед Мирзой ведро, кружкой он набирал из него воду, выливал на себя, и ладонями разгонял по телу. Вода, по всей видимости, была холодной, поэтому Мирза ухал и махал руками.

Вернулись Абай с Толиком, Мирза, ничуть не смущаясь, продолжал обливаться водой, тереть интимные места, приседать, крякать. Закончив процедуру, он растерся полотенцем, набросил на плечи халат и вернулся в дом.

Апа зажгла керосиновую лампу, тени заметались, задрожали на стенах, полумрак и желтый язычок пламени за стеклом напоминали картины голландцев.

– Ночной дозор, – сказал Абай, словно прочитав мои мысли. – Часовые родины.

– Спать, – оборвал его Мирза. – Таня с Толик ложись, совсем Толик скучный без девушк. Абай – лампа гаси.

Апа уже спала в углу комнаты, Мирза улегся под окном, Абай напротив него, головой к противоположной стене, я возле Абая, а Толик возле меня. Лампа погасла и в комнате воцарилась абсолютная темнота, даже луна, видимо, забралась за тучи. Я закрыла глаза, все поплыло, закачалось, усталость длинного дня навалилась ватным одеялом. Больше всего на свете мне хотелось спать, немедленно и глубоко, но Толик, придвинувшись, осторожно погладил меня по щеке. Я не отодвинулась и через секунду ощутила его дыхание на своей щеке.

–Танечка, – зашептал он, почти касаясь губами уха, – Танюша, я так по тебе соскучился.

– Почему же тогда не поздоровался? – хотела спросить я, – почему даже глаз не поднял?

Но в тишине комнаты каждый шорох казался громом, и я решила промолчать.