Книга Семья Эглетьер. Книга 3. Крушение, страница 63 – Анри Труайя

Аньес подала им кофе и снова удалилась.

— Не могу жить один в этой квартире! — проговорил Филипп.

Мадлен закурила сигарету и тяжело откинулась на диванные подушки. Нога сильно болела. Она так и не поправилась после того падения. Стоило ей слегка переутомиться, и боль возвращалась. Кроме того, ей ужасно хотелось спать. Она очень рано встала сегодня утром, чтобы все собрать к отъезду. Сейчас, наверное, около десяти. Мадлен сделала глоток кофе и сказала:

— Поверь моему опыту, Филипп, к одиночеству быстро привыкаешь!

— Возможно, ты и привыкла, — проворчал он в ответ, садясь. — Я — нет! Когда я возвращаюсь вечером в этот дом, мне кажется, будто я проваливаюсь в какую-то яму. Бессмысленность моей жизни вопиет. Это ужасно!

— Если бы ты чаще виделся с детьми! — воскликнула Мадлен.

Он скривил лицо.

— Дети… дети… У нас нет ничего общего.

— Ты этого и хотел!

— Что за чушь ты болтаешь?

— Брось, Филипп!.. Вспомни сам!..

Он пожал плечами.

— Ты всегда их защищала!

— Не всегда, — твердо произнесла Мадлен, глядя прямо в глаза Филиппу.

Она думала о Жан-Марке. Филипп понял и прикрыл глаза. Последовало долгое молчание. На площадке хлопнула дверь лифта, и Филипп мгновенно встрепенулся.

Наверное, он вздрагивает от каждого звонка в дверь, от любой телефонной трели. Он одержим Кароль. Мадлен он казался жалким, напоминал нищего попрошайку, и это было отвратительно.

— Ты должен увидеться с Жан-Марком, должен!

Мадлен ждала взрыва негодования, но Филипп лишь спросил бесстрастно:

— Для чего?

— Он нуждается в тебе.

— Уже нет! — В голосе Филиппа звучал сарказм. — Он нашел себе блестящую партию.

— Вот именно! Его женитьба беспокоит меня. Если бы ты снова сблизился с Жан-Марком, взял его в дело, он не чувствовал бы себя в будущем вечным должником семейства Шарнере.

— Они весьма достойные люди…

— Да-да, конечно, но дело же не в этом! Такой гордый, прямой и отважный мальчик, как Жан-Марк, осознав, что обязан всем — положением, будущим, укладом жизни — тестю, будет уязвлен, во-первых, в своем самолюбии, а в конечном итоге — в любви!

— Успокойся, — ответил сестре Филипп. — Жан-Марку требуется гораздо большее, чтобы почувствовать себя униженным!

Мадлен строго взглянула на него.

— Это абсурдно, Филипп! После ухода Кароль та несчастная интрижка должна быть навсегда забыта!

— Здесь Кароль или нет, роли не играет! Это ничего не меняет в том, как мой сын поступил со мной.

— Меняет! Теперь между вами нет и тени лжи. Из всех детей ты по-настоящему любишь только Жан-Марка. Но именно его ты прогнал от себя. Ты никогда не узнаешь, насколько мальчик несчастен! Мог бы, во всяком случае, сходить на прием по случаю помолвки!

— Насколько я знаю, тебя там тоже не было!

— Я лежала в постели с температурой! — возмутилась Мадлен.

— Но вы виделись с тех пор?

— Нет. Я приехала прямо сюда, но постараюсь встретиться с мальчиком завтра. И приведу его к тебе — по доброй воле или по принуждению!

Филипп отрицательно покачал головой.

— Не нужно, Мадлен. Уверяю тебя, это ни к чему… Думая, что творишь добро, ты только все испортишь!

Глаза у него ввалились, подбородок дрожал. Мадлен чувствовала, что брат непоколебим в своей гордыне. Но развязка близка. Пройдет еще несколько недель, и она сумеет его убедить. Мадлен поставила себе целью добиться присутствия Филиппа на свадьбе Жан-Марка. Торжество состоится не раньше начала июля, так что у нее есть два месяца. Конечно, ей придется курсировать между Туком и Парижем…

Филипп сумел справиться с нервами. Он курил, откинувшись затылком на спинку кресла и рассеянно глядя перед собой глазами, полными печали, разочарования, сомнения.

— Я рад, что ты приехала, — наконец произнес он.

Мадлен улыбнулась. Секунду спустя он добавил:

— Ты должна остаться.

— Я так и сделаю.

— Ты не поняла: я хочу, чтобы ты жила в Париже.

Мадлен удивленно взглянула на брата.

— Постоянно?

— Очень просто. Кто мешает тебе продать магазин в Туке и купить другой, в Париже?

— Не вижу в этом смысла!

— Ты жила бы здесь… Была рядом со всеми нами…

Филипп звал ее на помощь. Как тогда, после первого развода. Но в то время дети были совсем маленькими и она чувствовала, что без нее им не обойтись. А сегодня кому она нужна, кроме брата?

— Нет, — сказала она, — это невозможно.

— Почему?

— Каким бы странным тебе это ни показалось, Филипп, у меня тоже есть своя жизнь, и я вовсе не хочу ее менять… Почему ты полагаешь, что я по первому твоему слову все брошу и кинусь, очертя голову…

— Ты что, не слышишь, как я говорю это самое слово?

Мадлен смягчилась.

— Ты страшный эгоист. Ты несчастлив, ты одинок — значит, мир должен замереть в неподвижности.

— С чего ты взяла, что я несчастлив?

— Ты сам мне сказал.

— Я оскорблен и возмущен! А это совсем другое. — Привычное высокомерие брало верх над минутной слабостью. Филипп вел себя, как старый петух, пытающийся провести весь курятник, вытягивая облезлую шею и топорща поникший гребень.

— Уже поздно, — тихо произнесла Мадлен, поднимаясь.

— Собираешься ложиться?

Мадлен почувствовала, что Филипп готов был бы ночь напролет говорить с ней о себе самом, о Кароль, об их разрыве, о своей растерянности… Неужели она к нему несправедлива? Принимает близко к сердцу заботы молодых, но не слишком расстраивается из-за проблем стариков. Ей было скучно с братом.

— Да, — ответила она, — в Туке я в десять вечера уже лежу в постели!

Филипп пожелал сестре доброй ночи, и она ушла к себе. Аньес разобрала ей постель, распаковала чемодан, развесила одежду, трогательно, хоть и неловко, сунула три гвоздики в вазу. Мадлен машинальным движением поправила цветы, поискала глазами свою лисичку. Фенек как будто дремал у себя в корзине рядом с батареей, на самом деле украдкой наблюдая за хозяйкой и дуясь на нее за то, что так надолго оставила его в одиночестве. Как и всегда в подобных случаях, Мадлен умилила эта демонстрация капризного, злопамятного и ревнивого нрава. Засмеявшись, она с трудом присела на корточки, погладила зверька по спинке, шепча нежные слова утешения и примирения:

— Это недоразумение, Жюли! Не станешь же ты злиться на меня за такую ерунду!..