Онлайн книга «Путь пантеры»
– Нет. Это круче. Это совсем круто. Знаешь, это очень древний праздник. Мы празднуем смерть. – Что-что?! Он ушам не верил. Видел свое отражение в зеркале – брови взлетели на лоб, рот раскрыт удивленно, как у птенца. Сам себе в зеркале усмехнулся. – Что слышал! Это праздник смерти! – Смерти? Что за чушь? Лицо бабушки, в гробу, со сложенными на груди руками, всплыло из марева и пропало. – Не чушь. Не смей так говорить о наших обычаях! Мы с тобой пойдем на кладбище. Туда, где похоронены мои дедушка и бабушка. Это мама и папа отца. Лилиана и Бенито Торрес. А все остальные пойдут на другое кладбище. К предкам мамы Милагрос. У матери предки испанцы. Они прибыли сюда с Кортесом. А у папы – индейцы. Нет, ну они с испанцами тоже смешались. Мы знаем все наше семейство до седьмого колена. Ты знаешь что? Оденься на кладбище, как на праздник. Ну! Живей! Уже вечер! – Вечер, и куда мы в темноту попремся? – удивленно спросил Ром. Но спорить не стал. Белая рубаха. Узкие черные джинсы. Галстук-бабочка, как у актера. «Как у марьячи», – хмыкнула Фелисидад, галстук ему поправляя. Резкий, беглый кивок в сторону зеркала: отрази жизнь и радость, отрази! Идем на кладбище – показать смерти лицо жизни, в обмен на ее костлявую личину! «Что я, зачем я так, это же святотатство, у них же это память предков, и это древний обычай, сказано же тебе, дурень». Встопорщил русые волосы перед зеркалом. – Хватит в зеркало пялиться, – Фелисидад ударила его по рукам, легонько, – ты ж не девушка. – Ну тогда ты попялься! – захохотал Ром и подтолкнул ее к зеркалу. Они смотрели на самих себя в зеркало, в другой мир, располагавшийся всего лишь за тонкой, тоньше волоса, стеклянной стенкой, призрачной поверхностью, поглощающей времена и звуки; зеркало на стене висело старинное, в тяжелой посеребренной раме, и сколько поколений, сколько предков Фелисидад гляделось в это стекло, зачерненное с испода отравной амальгамой? Они здесь, и они там. Зеркало. Отражение их счастья. Здесь и сейчас. Не на далеких звездах. Здесь, на смертной, влажной, черной, кровавой и грешной земле. – Какие мы с тобой… – Какие? – Пара. Еще глядели, вглядывались в себя. – Да, мы пара. Я и не сомневался. – Я тоже. – Ты оделась на кладбище, как на танцы. – Там и будут танцы! Он округлил глаза и рот. – Ого! А не врешь? – Я вру! Я вру! В смешливом гневе била его по рту черной кружевной перчаткой. – А еще что там будет? Может, и пировать будем? – И вино пить! И текилу! И особенный хлеб есть… священный! И скелеты ореховые грызть! – Может, и гробики шоколадные? Он хотел подшутить, подыграть ей. Она заскакала на месте, как черный мяч. – И гробики шоколадные! Да! Да! Да! Ром схватил ее за руку. Притянул к себе. Они целовались перед зеркалом, и зеркало тьмой и серебром глубоко, то четко, то туманно и неясно, отражало их долгий и сладкий поцелуй. Они оделись, еще покрутились перед зеркалом, еще выслушали наставления от сеньоры Милагрос, еще смачно, звучно расцеловал их в щеки сеньор Сантьяго, еще Фелисидад затолкала в сумку горячие такос и бурритос, сунула две бутылки «риохи», а Ром только стоял у порога и приглаживал волосы, они все время топорщились, ему это надоело. «Выходим! Ну же! Уже темнеет». Милагрос шепнула Фелисидад, их щеки тепло и бархатно соприкоснулись на миг: – Ты там… помолись за сеньору Лилиану и сеньора Бенито… хорошенько… – Да, мама. Фелисидад прикрыла веки. Само послушание. И когда они перешагнули порог и вышли в вечереющий ноябрьский день, в это безумное Первое ноября, Рому захотелось понять, отчего ему так тревожно, темно стало. Изнутри поднялась волна. Он вспомнил океан. Синяя, сначала теплая, потом ледяная волна страсти, нежности, беды. Пахло бензином: по дороге, кряхтя, медленно проехала старая машина. Ром стиснул руку Фелисидад. – Нас подвезут на кладбище, – беспечно сказала девушка. Руку подняла. Помахала. Еще одна старая колымага показала морду с горящими фарами из-за угла. За рулем сидел незнакомый Рому парень. Сердце прыгнуло. «Сидеть», – сказал Ром сердцу, как псу. Парень притормозил, Фелисидад забралась в машину, хлопнула ладонью по сиденью: садись живо! Странная тень мелькнула позади машины. Будто пес пробежал. Не взлаяв, растаял в сумерках. Покатили. Ром глядел в затылок парня. Густоволосый, чернявый, как все они. Может быть, ее бывший? «Что значит бывший, она же еще девчонка, а на это наплевать, они все тут рано взрослеют, почему такая длинная дорога, долгая дорога, вечер и ночь, и море огней, до чего огромен это город, а, да, это самый большой город в мире. Больше Токио? Больше Нью-Йорка?» Фелисидад весело болтала с парнем, и Ром перестал понимать испанские слова. Липким медом заложило, заклеило уши. Кулаки налились горячим свинцом. «Ты так любишь ее и ревнуешь ее». Да, кивнул он сам себе – и засмеялся. – Над чем ты смеешься? – обернулась к нему Фелисидад. – Над тобой. – Я смешная?! Сердито взбила волосы, скорчила обезьянью рожицу. – Ужасно. Парень глядел на них в зеркало и тоже хохотал. День мертвецов, черт знает, как весело. Кладбище распахнулось гигантским черным зевом, с золотыми полосами зубов-огней в дьявольских улыбках, с перемежающимися волнами тишины и гула, слез и взрывов смеха. Фонари и факелы. Могилы освещены круглыми, как планеты, фонарями. Он на Земле? Нет. Он в Космосе. Мертвые летят среди планет, комет и звезд, черная тьма и яркие вспышки, это жизнь вспыхивает и летит, чтобы разбиться, ну вот мексиканцы и создали в День своих мертвецов – для живых – подобие полета: День? Как бы не так: Фелисидад сказала ему, что подготовка к карнавалу Смерти растягивается на месяц, а сам праздник идет день, два, три, неделю – сколько у народа хватит сил смеяться, петь, веселиться, есть и пить и поминать своих покойников. – Калавера и калака, запомнил? Улыбается углом рта. Ей совсем не страшно. Сердце. Он украдкой запустил руку под рубаху, расстегнув пуговицу. «Нет. Только не сейчас». Странное дуновение. Будто бабушка дунула в лицо: «Так делала, когда болел». – Что это? – Калавера, – Фелисидад обняла ладонями свою голову, – калака! – побила себя кулаками по ребрам. |